ОБСТАНОВКА КРУТО МЕНЯЕТСЯ

Ночь на 28 июня на всем нашем фронте прошла совсем тихо. До трех часов мы, как обычно, работали. Закончив оперативную сводку и боевое донесение, снова сели за план Орловской наступательной операции. Ее основной замысел, ее канва уже довольно отчетливо вырисовывались на карте. Мы настолько вжились в этот план, что порою представляли себе различные его варианты как реальные события.
В три часа я отпустил всех спать. Поспать на войне хотя бы два-три часа без перерыва — было мечтой каждого, кто работал в штабах. На этот раз мы все были уверены, что отдохнем хорошо. Но...
На войне очень часто врывается в нашу жизнь это самое «но». И тогда все вдруг круто меняется. Вчерашние планы и замыслы сразу устаревают, и, чем скорее от них освободишься, тем быстрее настроишься на решение новых задач в новой, изменившейся обстановке, тем лучше для тебя самого и для дела. Так было и в данном случае.
На рассвете 28 июня пошли тревожные звонки из 13-й и 40-й армий. Звонили по всем линиям: оперативные дежурные, офицеры разведки, работники артиллерийских штабов. Беспокойство было не напрасным: противник перешел к активным действиям. Пока что, судя по всему, он проводил силовую разведку на левом фланге 13-й и правом фланге 40-й армий с рубежа Греково, Вышне-Долгое, Полевое, Рождественское, Наиболее упорными были его атаки в полосе 15-й стрелковой дивизии (13-я армия), а также перед фронтом 121-й и 160-й дивизий (40-я армия). На каждом из этих направлений действовало до батальона пехоты с танками.
В шесть часов утра я переговорил с начальниками армейских штабов — А. В. Петрушевским и 3. 3. Рогозным. После короткого обмена мнениями мы пришли к единодушному выводу, что вот-вот двинутся в наступление главные силы противника. Первые же утренние вылеты наших разведывательных самолетов установили сосредоточение крупной группировки немцев на стыке 13-й и 40-й армий. К 8 часам вражеские батальоны, осуществлявшие разведку боем, повсеместно были отброшены на свои исходные позиции. Им нигде не удалось вклиниться в нашу оборону. На фронте опять установилось относительное спокойствие. Но мы-то понимали, что это ненадолго.
И действительно, в 10 часов на боевые порядки наших войск обрушился мощный удар фашистской авиации и артиллерии. Возобновились атаки пехоты и танков.
В направлении главного удара противника действовали войска его 4-й танковой армии. Они наступали из района Щигры на узком фронте в плотных построениях. Танковые дивизии (24, 9 и 11-я) действовали в составе разных корпусов, перемежаясь с моторизованными или пехотными.
На флангах главной ударной группировки немцев наступали: с севера (в общем направлении на Ливны) до трех дивизий 55-го-армейского корпуса, а с юга войска 7-го армейского корпуса, который входил в подчинение 2-й венгерской армии.
Наступление наземных войск поддерживалось сильными ударами авиации и артиллерии. Как правило, авиация противника наносила свои удары группами в 20—30 бомбардировщиков с хорошим истребительным прикрытием. Ее воздействие распространялось не только на боевые порядки нашего первого эшелона, но и на оперативную глубину вплоть до меридиана реки Дон.
В первый день наступления немцам удалось получить некоторый успех. Они продвинулись на 10—12 километров и достигли реки Тим. Но наши войска, хотя и понесли серьезные потери, далеко не утратили своей боеспособности. Исключение составлял, пожалуй, только один из полков 15-й стрелковой дивизии. Он пострадал гораздо больше других и в беспорядке отходил к востоку.
В ночь на 29 июня Ставка Верховного Командования очень оперативно приняла меры по усилению Брянского фронта. Нам возвратили 4-й танковый корпус, ранее переданный Юго-Западному фронту, и, кроме того, добавили еще два таких же корпуса: 24-й из состава Юго-Западного фронта и 17-й из резерва-Ставки. Первые два должны были сосредоточиться в районе Старый Оскол, а 17-й танковый корпус выдвигался из Воронежа в район Касторное.
Усиливалась и наша воздушная армия. Из резерва Ставки в нее переходили четыре истребительных и три штурмовых авиаполка. Правда, перебазирование их к нам задерживалось: по вине тыла ВВС они не получили вовремя горючее.
Командующий фронтом провел некоторую перегруппировку наличных сил. По его приказу 16-й танковый корпус выводился на рубеж реки Кшень в стык между 13-й и 40-й армиями. Две танковые бригады (115-я и 116-я) из фронтового резерва передавались в подчинение командарма 40. К сожалению, последний продолжал вести себя удивительно беспечно. Его штаб находился в районе Быково во второй оборонительной полосе. В течение 28 июня ни сам командарм, ни его заместители ни разу не побывали в 121-й и 160-й стрелковых дивизиях, которые вели тяжелые бои. Управление войсками осуществлялось только по телефону. Даже вновь прибывшим 115-й и 116-й танковым бригадам генерал Парсегов не поставил задачу лично сам, а сделал это через офицера связи.
Такие методы руководства войсками в обстановке напряженного оборонительного сражения явно не годились.
С утра 29 июня погода несколько ухудшилась: прошли дожди, понизилась видимость и наши войска хоть немного отдохнули от воздействия немецкой авиации. К полудню опять проглянуло солнце, раскисшие было дороги начали быстро просыхать. И в 13 часов наступление противника возобновилось. Точно так же, как и накануне, атакам его танков и мотопехоты предшествовала интенсивная авиационная и артиллерийская обработка боевых порядков наших войск.
Немцы стали предпринимать более настойчивые попытки расширить прорыв в сторону флангов. Одновременно они упорно атаковали передний край нашей обороны в направлениях Ливны (силами двух-трех пехотных дивизий) и Тим (частями 7-го армейского корпуса). Однако войска 13-й армии оборонялись достаточно стойко. К Ливнам враг не прорвался. Захлебнулись его атаки и в районе Тим.
А вот в направлении своего главного удара противник добился значительных успехов: он преодолел здесь сопротивление наших дивизий первого оперативного эшелона и вышел к рубежу реки Кшень на сорокакилометровом фронте. Немецкие танковые дивизии вступили в боевое соприкосновение с частями нашего 16-го танкового корпуса и стрелковыми соединениями, составлявшими второй эшелон 40-й армии.
Вечером 29 июня стало ясно, что дальнейшее продвижение противника в направлении Касторное поведет к серьезному осложнению обстановки. Нарастала реальная угроза обхода войск левого крыла 40-й армии. Ее 45-я стрелковая дивизия уже начала развертываться фронтом на север.
А на армейском КП в районе Быково все еще благодушествовали. И дождались, наконец, того, что вражеские танки приблизились вплотную к Быкову. Этого оказалось достаточно, чтобы генерал Парсегов и его штаб полностью утратили управление войсками. Командующий армией поспешно «отскочил» юго-восточнее Касторного.
Продолжая использовать успех в районе Быково, противник подтянул сюда моторизованные и пехотные дивизии для развития удара в направлении Горшечное, Старый Оскол. Создалась явная угроза окружения войск левого крыла 40-й и правого крыла 21-й армий. Это вызвало озабоченность даже в Ставке Верховного Главнокомандующего. В ночь на 30 июня Сталин лично вызвал к телефону командующего фронтом и заявил ему следующее:
— Нас беспокоят две вещи. Во-первых, слабая обеспеченность вашего фронта на реке Кшень и в районе северо-восточнее города Тим. Мы считаемся с этой опасностью потому, что противник может при случае ударить по тылам сороковой армии... Во-вторых, нас беспокоит слабая обеспеченность вашего фронта южнее города Ливны. Здесь противник может при случае ударить на север и пойти по тылам тринадцатой армии. В этом районе у вас будет действовать Катуков, но во втором эшелоне у него нет сколько-нибудь серьезных сил. Считаете ли вы обе опасности реальными и как вы думаете рассчитаться с ними? (Этот телефонный разговор со Ставкой дублировался по аппарату Бодо. Приведенные здесь слова Верховного Главнокомандующего записаны мною с телеграфной ленты. — Прим. автора.)
Ф. И. Голиков довольно спокойно доложил о всех уже предпринятых и предпринимаемых нами мерах с целью противодействия намерениям противника. За 13-ю армию мы не волновались — она прочно удерживала оборону. К тому же в полосах 13-й и соседней с ней 48-й армий у нас имелись достаточные силы для нанесения контрудара, если бы даже немцы добились какого-либо успеха в районе Ливны. А вот 40-ю нужно было выручать из беды.
Пользуясь случаем, Ф. И. Голиков доложил Верховному Главнокомандующему, что сосредоточение 4-го и 24-го танковых корпусов в районе Старый Оскол проходит очень медленно, а с 17-м положение еще хуже: на марше он растерял свои тылы, и части остались без горючего. Под конец доклада была высказана просьба об отводе войск левого фланга 40-й армии на рубеж Быстрик—Архангельское. Таким образом, мы надеялись уберечь эти войска от окружения и обеспечить им более выгодное для обороны положение. Однако в Ставке, по-видимому, еще не чувствовали всей остроты обстановки на воронежском направлении. Верховный Главнокомандующий не согласился с нашим предложением. По аппарату Бодо нам был передан следующий ответ:
«1. Мы считаем, что простой и неподготовленный отвод армии Парсегова на рубеж Быстрик—Архангельское будет опасен, так как рубеж этот не подготовлен и отвод превратится в бегство.
2. Самое плохое и непозволительное в вашей работе состоит в отсутствии связи с армией Парсегова и танковыми корпусами Мишулина и Баданова (В. А. Мишулин командовал тогда 4-м танковым корпусом, а В. М. Баданов — 24-м.) Пока вы будете пренебрегать радиосвязью, у вас не будет никакой связи и весь ваш фронт будет представлять неорганизованный сброд. Почему вы не связались с корпусами через Федоренко? Есть ли у вас связь с Федоренко?
3. Хорошо бы из района Оскол один танковый корпус, например, корпус Мишулина, направить для удара на Горшечное, а танковый корпус Фекленко (Н. В. Фекленко командовал 17-м танковым корпусом.) направить с севера на юг тоже для удара на Горшечное. Все это против танков, занявших Быково. Сюда же надо направить корпус Павелкина (М. И. Павелкин командовал 16-м танковым корпусом.), рядом с Фекленко или во втором эшелоне.
4. Парсегов жалуется на авиацию, а что делала наша авиация?..».
Тяжело нам было принять все эти упреки. В значительной части они являлись незаслуженными. Скажем, радиостанции, состоявшие тогда на вооружении, никак не могли обеспечить связь на такую дальность, какая разделяла штаб фронта и танковые корпуса. Но свои обиды мы отбросили прочь и с полным вниманием отнеслись к указанию о перенесении усилий наших четырех-пяти танковых корпусов с фланга танковой группировки противника на острие ее клина в районе Горшечное, Старый Оскол. Сюда устремились 24-я танковая дивизия и основные силы 7-го армейского корпуса, а несколько позже к Старому Осколу должны были выйти также 23-я танковая дивизия и части 8-го корпуса 6-й немецкой армии.
Осуществление контрмер осложнялось рассредоточенностью наших танковых корпусов и необеспеченностью их горючим. В Ставке, вероятно, учли наши затруднения, и, желая как-то помочь нам, допустили, с моей точки зрения, серьезную ошибку. На фронтовом вспомогательном пункте управления, развернутом в районе Касторное, находился в то время командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Я. Н. Федоренко. И вот на его имя из Ставки телеграфом передается директива:
«1. Тов. Федоренко немедленно вылететь в район расположения корпуса Мишулина и незамедлительно двинуть Мишулина для занятия Горшечное.
2. Если у тов. Мишулина мотострелковая бригада еще не готова, пусть выступит с теми частями корпуса, которые готовы, а остальные подтянутся потом.
3. Если танковые бригады Фекленко готовы к бою, можно и следовало бы двинуть на Горшечное хотя бы одну...».
Эта директива, подписанная Сталиным и Василевским, вызвала еще большую нервозность и беспорядок в управлении войсками. У нас появился ответственный представитель Ставки, независимый от командующего фронтом. Он имел полномочия управлять крупными соединениями, но не располагал при этом ни соответствующим штабом, ни средствами связи.
Ф. И. Голиков не возражал против создания этой новой, по существу, беспомощной ячейки управления боевыми действиями танковых корпусов. И напрасно. Думаю, что командующему фронтом следовало бы в данном случае проявить характер.
Ставка в эту ночь вообще была щедра на директивы. Сразу же вслед за телеграммой на имя Федоренко последовало указание Голикову:
«Запомните хорошенько, у вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500 танков. Это первое. Второе — на фронте действия трех танковых дивизий противника у вас собралось более 500 танков, а у противника 300—400 танков самое большее. Все теперь зависит от вашего умения использовать эти силы и управлять ими по-человечески» (Данные о танках противника здесь несколько даже преувеличены. В районе Горшечное действовала пока только одна немецкая танковая дивизия (24-я), имевшая в своем составе не более 200—250 танков. — Прим. автора.).
От аппарата Бодо мы переходили к телефону ВЧ, затем снова возвращались на телеграф. Это длилось вплоть до рассвета. Командующему фронтом пришлось выслушать немало горьких слов. Он раскраснелся больше обычного, и на его гладко выбритой голове выступила легкая испарина...
С наступлением утра московские телефоны наконец умолкли, зато вовсю заговорили наши фронтовые.
Начинался третий день упорных боев.

ЗАПОЗДАЛЫЕ МЕРЫ

30 июня положение на воронежском направлении осложнилось еще больше. Противник нанес удар по обороне 21-й армии Юго-Западного фронта, довольно легко прорвал ее и начал быстро продвигаться на Волоконовку и Новый Оскол. В этих условиях мы получили наконец разрешение Ставки на отвод войск левого крыла 40-й армии. Оно поступило к нам уже в ночь на 1 июля в 2 часа 50 минут.
Мера эта была явно запоздалой. Мы потеряли целые сутки, в течение которых танковые части противника, наступавшие в направлении Быково, Горшечное, оказались по отношению к Старому Осколу значительно ближе, чем левофланговые соединения нашей 40-й армии, а группа немецких войск, действовавшая в полосе 21-й армии, уже подходила к Новому Осколу.
Организация отвода войск, оказавшихся под угрозой окружения, осложнилась еще и тем, что командующий 40-й армией и ее штаб, перебазировавшись под Касторное, по существу, самоустранились от этого. Нам пришлось доводить приказы непосредственно до дивизий. Копии этих приказов были вручены также заместителю командарма 40 Ф. Ф. Жмаченко и члену Военного совета И. С. Грушецкому, которые все еще оставались на левом крыле своей армии.
Несколько молодых офицеров штаба фронта в ночь на 1 июля сыграли поистине героическую роль. В кромешной тьме они рыскали на самолетах в поисках штабов дивизий, совершали посадки на незнакомые площадки и не возвращались до тех пор, пока приказ об отводе войск не попадал в руки того, кому он адресовался. При этом часто возникали очень острые ситуации...
В течение 1 июля командование фронта не осуществило каких-либо крупных мер по отражению наступления основной группировки противника. Войскам 13-й и 40-й армий были подтверждены прежние задачи, а командирам танковых корпусов передано требование Ставки о более решительных действиях по разгрому противника. Этим, собственно, и ограничивалось наше вмешательство в боевую деятельность последних.
Между тем в полосе 40-й армии обстановка продолжала осложняться. 2 июля крупные силы пехоты и танков противник» заняли Горшечное и вели бои в городе Старый Оскол, перехватив таким образом пути отхода войскам левого крыла нашей-40-й армии. Противотанковый район у Касторного продолжала удерживать 284-я стрелковая дивизия с приданными ей частями усиления. Восточнее Горшечного и Старого Оскола находились плохо управляемые части 17-го и 24-го танковых корпусов. С боем отходил на восток 4-й танковый корпус.
24-я танковая дивизия противника и его моторизованны» части после занятия Горшечного взяли курс на Синие Липяги. Их целью было соединение с 23-й танковой дивизией 40-го корпуса и полное окружение левофланговых частей нашей 40-й армии. К северу от линии Старый Оскол, Синие Липяги, Гремячь» для врага открылись пути на Дон и далее на Воронеж.
На исходе 2 июля войска левого крыла 40-й армии в составе трех дивизий и двух бригад оказались окруженными. Перед ними встала дилемма: пробиваться через боевые порядки противника совместными усилиями или просачиваться небольшими
группами?
Наше внимание тем временем сосредоточивалось на другом: во что бы то ни стало и как можно быстрее остановить дальнейшее продвижение противника. Западнее реки Дон у нас был заранее подготовленный оборонительный рубеж, проходивший по линии Большая Верейка, Долгое, Нижняя Ведуга, Сини» Липяги, Репьевка. Но мы не располагали силами, которые могли бы надежно занять его.
С большим опозданием Ставка отдала распоряжение о включении в состав нашего фронта 3-й и 6-й резервных армий. Командующему фронтом приказано было переехать с оперативной группой в Воронеж и лично осуществлять руководство боевыми действиями в данном районе. Фактически реализовалось наше апрельское предложение о создании самостоятельного Воронежского фронта. Но делалось это в большой спешке и в труднейших условиях. Выдвигавшиеся к Воронежу наши резервные армии теперь уже не могли опередить противника не только в занятии подготовленных позиций западнее реки Дона, но даже и рубежа по самому Дону.
Ф. И. Голиков, прибыв на новое место, направил 3-ю резервную армию (переименованную затем в 60-ю) севернее, а 6-ю — южнее Воронежа. Головной 232-й дивизии было приказано занять оборону по реке Дон севернее Семилук. На рубеж западнее и южнее Воронежа отходили правофланговые дивизии 40-й армии и некоторые танковые части. Однако эти силы* не смогли оказать здесь противнику организованного сопротивления. 3 июля стрелковые дивизии, понесшие тяжелые потери » прошлых боях, были сбиты с только что занятых ими позиций и отошли к северо-западу от Воронежа. Части 4-го танкового корпуса, потерпев неудачу в районе Горшечное, продолжали отход на восток. 17-й и 24-й танковые корпуса отходили за реку До» на участке Воронеж, Коротояк, по существу не принимая боя.
Пользуясь тем, что противник не успел создать сплошного фронта в районе Горшечное, Старый Оскол, здесь стали прорываться войска левого крыла 40-й армии. Вместе с ними вышли из окружения генерал-лейтенант Ф. Ф. Жмаченко и генерал-майор И. С. Грушецкий, сделавшие все возможное в тех условиях для спасения отрезанных соединений.
К исходу 3 июля передовые танковые части противника достигли реки Дона западнее Воронежа. Началась непосредственная борьба за Воронеж.

КОНТРУДАР 5-й ТАНКОВОЙ

Обстановка на воронежском направлении продолжала осложняться. Но у нас еще оставались резервы для нанесения сильного контрудара по войскам противника. Кроме 3-й и 6-й армий Ставка передала нам и 5-ю танковую армию (Первоначально в состав 5-й танковой армии входили два танковых корпуса и стрелковая дивизия, затем она получила еще один танковый корпус.). Действия последней могли быть усилены не потерявшими боеспособность частями 1-го и 16-го танковых корпусов, а также стрелковыми дивизиями из состава 3-й и 48-й армий.
Этому благоприятствовала и оперативная обстановка. Танковые и моторизованные соединения противника при выходе № Дону растянулись на широком фронте. Все они уже понесли серьезные потери и были связаны боями у Касторного и на подступах к Воронежу. А развернувшиеся фронтом на север части 13-го армейского корпуса, так же как и части 55-го корпуса, не имели успеха: их сдерживали 1-я гвардейская стрелковая дивизия и 8-й кавкорпус, выдвинутые из наших фронтовых резервов.
Организацию контрудара взял на себя Генеральный штаб. В ночь на 4 июля командующий 5-й танковой армией генерал-майор А. И. Лизюков получил из Москвы директиву, обязывающую его лично «ударом в общем направлении Землянск, Хохол (35 километров юго-западнее Воронежа) перехватить коммуникации танковой группировки противника, прорвавшейся к реке Дон на Воронеж; действиями по тылам этой группы сорвать ее переправу через реку Дон».
А утром 4 июля прибыл начальник Генерального штаба Л. М. Василевский и в моем присутствии на КП 5-й танковой армии уточнил поставленную перёд ней задачу. На мой взгляд, эта задача была очень осторожной. Ведь только в самой 5-й танковой армии насчитывалось около 600 танков, тогда как у противника в районе севернее Касторного их имелось не более 300. К тому же немецкие танки уже в течение целой недели вели бои и вряд ли в должной мере были обеспечены горючим и боеприпасами.
Все это позволяло использовать 5-ю танковую армию с более решительными целями, а для содействия ее удару следовало привлечь максимально возможное количество сил с северного фаса Брянского фронта. Но даже и та ограниченная задача, которую поставил Генеральный штаб перед этим мощным войсковым объединением, при условии успешного ее выполнения, могла существенно повлиять на обстановку под Воронежем. Основные танковые силы противника, то есть в первую очередь его 9-я и 11-я танковые дивизии, могли быть разбиты, и тогда войска левого крыла нашего фронта получили бы возможность закрепиться на оборонительном рубеже западнее реки Дона.
К сожалению, с запозданием предпринятое и неумело осуществленное наступление 5-й танковой армии с самого начала пошло не так, как можно было ожидать. Командующий армией плохо организовал взаимодействие между артиллерией, штурмовой авиацией и танками, а штаб фронта ему не помог. При постановке задач корпусам А. И. Лизюков ограничился картой, по которой повторил лишь то, что сам услышал от старших начальников. Точно так же поступили и командиры корпусов; они тоже по карте ставили задачи бригадам. Массированной танковой атаки не получилось. Танки вступили в бой из колонн по методу ввода в готовый прорыв с выделением передовых батальонов (примерно по два батальона от корпуса). В итоге наступление танковых корпусов свелось, по существу, к действиям только передовых батальонов, а главные силы в это время стояли на месте и несли напрасные потери от немецкой авиации.
Наступательные действия 5-й танковой армии продолжались фактически до 7 июля. Она отвлекла на себя помимо 9-й и 11-й танковых дивизий еще и другие войска противника. Однако разгромить основные его силы западнее Воронежа нам не удалось. Первый опыт боевого применения танковой армии оказался неудачным. И тотчас же начались разговоры о непригодности такого оперативного объединения вообще. А за разговорами последовали и практические действия: танковые корпуса из состава этой армии были переданы в непосредственное подчинение командующего фронтом, а армейское управление выведено в резерв. Истинные же причины неудачи заключались отнюдь не в громоздкости нового оперативного объединения, а только в том, что тогда наши командные инстанции (вплоть до самых высоких) не умели еще организовать крупное танковое сражение. Не были готовы к таким сражениям и сами танковые войска. Все это пришло позднее.
Руководство действиями 5-й танковой армии осуществлял непосредственно Генеральный штаб, и формально мы не несли ответственности за ее неудачи. Но справедливости ради не могу не заметить здесь, что, если бы командованию и штабу Брянского фронта была отведена в данном случае иная роль, если бы нас тоже привлекли к руководству контрударом, ход событий от этого вряд ли изменился.
Судьба Воронежа была предрешена еще 3—4 июля, когда передовые части 48-го немецкого танкового корпуса вышли к реке Дону и без особых затруднений форсировали ее. После же упорных боев 5—7 июля немецкая 4-я танковая армия фактически овладела городом. В наших руках остались лишь городские предместья Отрожка и Придача, расположенные на восточном берегу реки Воронежа, а также студенческий городок на северной окраине города.
В последующие дни противник пытался расширить захваченный район, но цели не достиг. Не удалось немцам увеличить плацдарм и на левом берегу Дона у Коротояка. Потерпев эти неудачи, вражеское командование приступило к перегруппировке своих войск для наступления на юг, против Юго-Западного фронта. Но снять с Воронежского направления оно сумело только одну танковую и три моторизованные дивизии. Против Брянского и вновь созданного Воронежского фронтов осталась полностью 2-я немецкая армия (10—12 дивизий), а непосредственно в районе Воронежа удалось задержать на некоторое время и 24-й танковый корпус. Кроме того, в междуречье Дона и Воронежа были развернуты три дивизии 29-го армейского корпуса, прибывшего из 6-й армии, а к югу от устья реки Воронеж до Павловска развертывалась 2-я венгерская армия в составе десяти дивизий.
Войска Воронежского фронта, значительно пополненные за счет резервов, начали строить оборону по рубежу реки Дона, а в городе — по реке Воронеж.

ЕСЛИ ОГЛЯНУТЬСЯ НАЗАД...

Из боевого отчета штаба группы «Вейхс» мы узнаем сегодня, что уже 5 июля ее командующему было предъявлено требование решительно высвобождать подвижные войска 4-й танковой армии в районе Воронежа. Эти войска предлагалось направить к Острогожску, куда в то время уже вышли дивизии» 40-го танкового корпуса немцев, преследуя отходящие части нашего соседа — Юго-Западного фронта. Фон Бок рекомендовал Вейхсу сначала заменить 23-ю и 24-ю танковые дивизии моторизованными (3-й, 16-й и «Великая Германия»), а в последующем» сменить и их частями 29-го армейского корпуса.
Но и Вейхс и командующий 4-й танковой армией генерал Готт не очень-то спешили с выполнением этих рекомендаций. Да у них и не было возможностей осуществить такой шаг раньше 8—10 июля — ведь только 7 июля удалось занять Воронеж. В боях за этот город были заняты две танковые и две моторизованные дивизии. А еще две танковые дивизии и одна пехотная в те же самые дни дрались с нашей 5-й танковой армией и 8-м» кавалерийским корпусом в районах Озерки, Тербуны, Земляное Свободной оставалась только 23-я танковая дивизия на западном берегу Дона.
Таким образом, общий ход нашей оборонительной операции в критические дни июля 1942 года можно считать удовлетворительным: против нас были развернуты все войска противника, имевшиеся в полосе фронта, а решительного результата они не достигли. Внимание гитлеровских генералов здесь раздваивалось. Еще оставалась не выполненной задача в районе Воронежа, немецкие войска еще не выдвинулись для последующей обороны на естественный рубеж рек Снов, Сосна, Труды, а их верховное командование уже торопилось начать следующий этап плана летней кампании — развивать наступление на юго-восток, в сторону Кавказа.
Теперь даже те, кто занимали очень высокие военные посты в нацистской Германии, вынуждены признать, что летом 1942 года при наступлении на воронежском направлении немецкие войска не достигли поставленных целей. Скажем, генерал Типпельскирх, рассматривая итоги Воронежской операции, отмечает: «В районе западнее Дона решающих успехов добиться не удалось... Дальнейшее развертывание наступления было затруднено, так как левое крыло, которое по первоначальному плану должно было продвигаться через Воронеж на Саратов, застряло у Дона». К аналогичным выводам пришел и бывший начальник гитлеровского генерального штаба небезызвестный генерал Гудериан.
По всему выходит, что у нас вроде бы и нет причин сетовать на свои действия в сложившейся тогда обстановке. Тем не менее, оглядываясь сегодня на события лета 1942 года и самокритично оценивая собственную работу, должен признать: при том соотношении сил, которое сложилось в полосе Брянского фронта (особенно по количеству танков), наши войска могли бы не только нарушить планы противника, но и нанести сокрушительное поражение основной его ударной группировке. Почему же этого не случилось?
Здесь, как уже отмечалось выше, сказались серьезные ошибки в управлении войсками.
Основная ошибка Ставки и Генерального штаба заключалась в том, что до самого начала операции «Бляу» там не верили в возможность наступления немцев на курско-воронежском направлении. Полагая, что летом 1942 года противник снова будет рваться главным образом на Москву, Генштаб отверг наше предложение о заблаговременном создании самостоятельного Воронежского фронтового управления и на некоторое время приковал внимание командования Брянского фронта к орловско-тульскому направлению. Практически это повлекло за собой сосредоточение большей части танковых корпусов, сформированных в зимние и весенние месяцы 1942 года, ближе к московскому операционному направлению. Юго-Западный и Южный фронты получили танков значительно меньше. В дальнейшем же, когда стало очевидно, что противник наносит главный удар в стык Брянского и Юго-Западного фронтов, последовала новая ошибка. Отражение этого удара должно было осуществляться объединенными усилиями с постановкой каждому фронту совершенно конкретных задач. А Ставка избрала иной путь: она неоднократно пыталась ставить задачи непосредственно армиям и даже танковым корпусам, связывая тем самым инициативу фронтового командования.
Думается, что уже 23 — 30 июня от Брянского фронта можно было потребовать нанесения мощного контрудара главной массой своих сил и резервов Ставки, при поддержке дальней авиации. Его следовало направить с севера на юг, примерно вдоль железной дороги Елец, Касторное, Старый Оскол. На подготовку к этому нам достаточно было бы трое—пятеро суток. Таким образом, этот контрудар мог быть осуществлен уже 3—5 июля, то есть как раз тогда, когда ударная группировка противника, завершив бои в районе Горшечное и Старый Оскол, выдвинулась к Дону. Вторые эшелоны в немецких корпусах к тому времени были уже задействованы, а резервы в группе армий отсутствовали.
Не имея таких четких указаний со стороны Ставки, командование и штаб Брянского фронта вели себя подчас недостаточно; решительно, ограничивались в лучшем случае, попытками организовать тактические действия войск вместо широкого, планомерного, оперативного их использования во фронтовом масштабе.
Сейчас, когда мы пытаемся объяснить себе, почему события прошли так, а не иначе, почему противник был лишь остановлен на рубеже Дона, а не разбит между Курском и Воронежем, невольно приходишь к мысли, что одной из причин этого являлась слабая оперативная подготовка некоторых звеньев командного состава. И удивляться тут нечему. До войны обучение командного состава, предназначенного для укомплектования органов управления боевыми действиями войск, не шло дальше отработки армейской операции на нескольких примерах (задачах). Но едва разразилась война, многим из этих генералов и офицеров довелось работать не только в штабах армий, но и на более высоких постах. Вот тут-то и стали мы спотыкаться*; Доучиваться, дозревать приходилось уже в ходе войны.
События на воронежском направлении летом 1942 года как раз и совпали с таким периодом, когда и штаб фронта, и штабы армий только еще накапливали, опыт управления войсками в условиях сложной операции, когда, скажем откровенно, нам еще не удалось изжить робость перед танковыми соединениями противника. Этим в первую очередь и объясняются почти все наши тогдашние недостатки в управлении войсками. Сейчас нам ясно, как их можно было устранить и в тех условиях. Но в то время нам казалось, что большего, чем делали мы, сделать невозможно.
При всем том было бы глубоко неправильно рассматривать теперь из прекрасного далека все наши многотрудные дела тех дней как сплошную цепь ошибок и просчетов. В своем месте, я уже высказал общую положительную оценку боевой деятельности войск. А теперь мне хотелось бы назвать хотя бы несколько конкретных имен и конкретных соединений, проявивших наибольшую стойкость и упорство в обороне, наивысшую настойчивость в контратаках.
Прежде всего, должен выразить свою признательность солдатам, младшим командирам и офицерам 15, 132, 143, 14С, 307-й стрелковых дивизий, 106-й и 109-й отдельных стрелковых бригад, 129-й отдельной танковой бригады. Эти соединения исключительно упорно защищали каждый метр своих позиций, каждую высоту, каждый населенный пункт. Всякий мелкий тактический успех, которого добивались здесь ценой больших потерь войска вражеского 55-го армейского корпуса, в тот же день ликвидировался неотразимыми контратаками. Особенно результативны были контратаки 106-й, 109-й отдельных стрелковых бригад и 129-й танковой бригады.
В своих донесениях мы с большим удовлетворением отмечали прекрасные боевые качества солдат, сержантов и офицеров 13-й армии. Об этом приятно вспомнить и сказать здесь доброе слово в адрес её командующего генерал-майора Н. П. Пухова, члена Военного совета М. А. Козлова, начальника штаба А. В. Петрушевского. А из командиров дивизий и бригад следует отдать особую дань уважения генерал-майору А. А. Мищенко, полковнику Г. А. Курносову, полковнику Г. С. Лазько, полковнику Ф. Г. Аникушину и подполковнику Трофиму Михайловичу Щудренко, геройски погибшему при контратаке 30 июня 1942 года.
Стойко выдержали натиск противника и некоторые соединения 40-й армии, в частности 121-я и 160-я стрелковые дивизии, 111-я и 119-я отдельные стрелковые бригады, 115-я и 116-я отдельные танковые бригады. Отлично воевали части 284-й стрелковой дивизии, оборонявшие район Касторное, а также некоторые танковые бригады, 4, 1 и 16-го танковых корпусов. Очень хорошо действовали 8-й кавалерийский корпус и 340-я стрелковая дивизия, отражавшие удары пехоты и танков противника в районе Солдатское, Тербуны.
Геройски вели себя расчеты гвардейских минометов, состоявшие в то время исключительно из коммунистов и комсомольцев. Перед ними стояла двоякая цель: дерзко уничтожать живую силу и технику врага, но не рисковать своими машинами — ни одна из них не должна была попасть в руки противника. Мы ревностно оберегали конструктивные и прочие секреты наших «катюш» и сумели сохранить их в тайне вплоть до окончания войны.
У гвардейских минометов была своя тактика. Представьте себе жаркий июльский день, пыль на дорогах, столбы дыма над горящими селами. Наши поредевшие части с тяжелыми боями отходят к Воронежу. А за ними по пятам следуют немецкие танки и моторизованная пехота. Противник атакует в плотных целях, нередко сворачивается в колонны. Этого-то момента как раз и поджидают гвардейцы-минометчики. «Катюши» возникают как из-под земли, раздается характерный посвист их залпа, и скопление вражеских войск как бы тонет в море огня. Противник высылает на место происшествия свою авиацию, но позиции, с которых только что был произведен залп, уже пусты: автомашины с реактивными установками исчезли бесследно, будто растворились в плотных облаках пыли, повисших над всеми дорогами...
Западнее Воронежа многократно отличился дивизион гвардейских минометов под командованием Героя Советского Союза капитана В. И. Кириллова. Он действовал всегда наверняка. Был случай, когда этому дивизиону пришлось выступить навстречу атакующему противнику прямо в боевые порядки нашей пехоты. Чуть ли не в упор ударил он по гитлеровцам, и их атака сгорела без следа.
Но война есть война. Мы тоже теряли людей, и в том числе немало командного состава. Однако и при выходе из строя командиров подразделения, как правило, не оставались без руководства. Здесь опять выручали коммунисты. В самой сложной ситуации они смело брали на себя управление боем и до последней возможности удерживали обороняемые рубежи. Мне запомнилась фамилия младшего политрука Филиппова. Он принял командование остатками стрелковой роты, когда ее позиции атаковали восемь немецких танков. Показывая пример бойцам, Филиппов сам бросился навстречу головному танку и сумел поджечь его. При этом младший политрук был ранен в руку, но опять вооружился связкой гранат и сумел поразить второй вражеский танк, а с остальными покончили бронебойщики. Вспоминается и еще один герой тех боев — парторг стрелковой роты тов. Рагозин. Он тоже подменил выбывшего из строя командира, поднял роту в контратаку и своими решительными действиями ликвидировал нависшую над ней опасность полного разгрома.
А какое мужество проявил бывший слесарь из Перми механик-водитель танка тов. Шаронов! Перед самым боем он подал заявление о вступлении в партию и обещал «драться по-коммунистически». В бою с ним случилась большая беда — лишился зрения. Но его тяжелый танк KB оставался на ходу, ослепший водитель не покинул своего боевого поста. Шаронов продолжал управлять машиной вслепую: когда нужно было развернуться вправо — командир танка лейтенант Никольский прикасался рукой к его правому плечу, влево — к левому...
Благодаря вот таким людям, их самоотверженности и героизму нам и удалось остановить дальнейшее продвижение немецко-фашистских войск...