Современная брянская литература.

Людмила АЛЕШИНА. Рассказы о животных и птицах

Чёрта обычно изображают на картинках не только с копытами, рогами, но и с козьей мордой. Загляните в желтые шалые глаза козы – это точно бесовские глаза, а рога это чёртово отродье очень часто применяет отнюдь не с целью обороны, а просто досадить “царю природы”, чтобы последний не задавался.
Вспоминается мне одна история про козу…
Ясным летним утром вышла я из своей хатки, купленной под дачу. Смотрю, бабка Никитична погнала свою козу в стадо. Надо сказать, что Никитична – бо-ольшая любительница зелья собственного приготовления, и трезвой я её отродясь не видела. Она и пенсию свою тратила за два-три дня, а потом, похоже, пробавлялась только козьим молоком, хотя коза давала два стакана в день – бабка её едой не баловала.
Вот и в это славное утро Никитична петляла по деревенской улице за своей кормилицей в валенках на босу ногу. Похоже было, что даже драная коза стеснялась своей хозяйки и спешила влиться в стадо.
Соседский петух завидев бабку и осуждающе поглядев на неё ярким глазом, что-то проклекотал, ну явно выругался на своем петушином наречии, потом взлетел на забор, намереваясь победно прокукарекать, но был хорошо под годками, поэтому проскрежетал, сконфуженно осёкся, вроде даже сплюнул с досады, слетел с забора и поспешил за своим гаремом.
Потешаясь в душе над увиденным, я брела на расстоянии за Никитичной в сторону Десны, где дед Пахомыч собирал коз в стадо. Стадо у деда приличное: голов 30, забот с ними не оберёшься. Надо сказать, что стадное чувство у этих бестий сильно развито, они всё делают слаженно, как по плану: сначала все пасутся, пьют из речки в мелком месте, потом вдруг одновременно начинают бодаться – только стук стоит. Это у них что-то вроде ритуала – они друг друга не калечат. А после этой “зарядки” они, где стояли, там и ложатся спать. Тут уж и Пахомыч, зря времени не теряя, тоже пристраивается на пригорке в тенёчке, но так, чтобы из виду этих чертяк не упустить.
Дед старый – мирный полдень быстро выводит его из состояния бодрствования: вот он уже лежит вверх бородёнкой, и вся его поза говорит о том, что заснул.
Я сажусь на поваленный ураганом дуб, гляжу на сверкающую воду, наблюдаю как удачливые зимородки на мелководье ловко ныряет из кустов в воду. Р-раз – и в клюве сверкает уклейка. Вжик – и бирюзовая птичка скрывается в гнезде, скрытом густым ивняком.
Недалеко от меня застыла на берегу фигура рыбака. Везёт ему меньше, чем зимородкам: рыба не клюёт. Позади рыбака стоит жестяная банка с червями, почему-то привлёкшая козу Никитичны, которая подошла поближе, понюхала блестящий предмет, но, убедившись в его несъедобности, сбила копытом. Банка опрокинулась – черви высыпались на песок. Рыбак чертыхнулся, отогнал козу, собрал наживку и снова напряжённо застыл над омутом. Коза опять тут как тут: бац – и банка снова опрокинута, черви на песке. На этот раз мужик разозлился не на шутку. Прежде чем собрать червей, он набрал в банку воды и плеснул козе прямо в морду, а после этого собрал наживку и изваянием замер над водой.
Вот тут-то коза и проявила свой чёртов нрав и неординарное поведение: разогнавшись с пригорка, она поддала рыбаку рогами под зад с такой силой, что он в чём был и с удочкой в руке нырнул в тот омуток, из которого рыба не желала клевать.
Когда он, мокрый и озверелый, весь в тине, давясь матюгами, выбрался из воды, козы и след простыл: она уже лежала в центре стада и, наслаждаясь мщением, притворялась спящей.

Васька – гроза нашего саратовского двора – был поистине сукиным котом: широкая бойцовская грудь, кривоватые сильные лапы, крупная морда с бесстрастными наглыми глазками, мощный торс, переходящий в прямой, как палка, хвост. Гладкошерстный, невпопад, несимметрично покрытый пятнами и полосками, он являл собой абсолютную беспородность, веками создаваемую кошачьими предками на задворках и помойках большого города.
Непонятная любовь к нему хозяйки не имела объяснения, тем более, что Крылов как будто про него написал: “Кот Васька – плут, кот Васька – вор…”
К примеру, она восторгалась тем, что он умудрился вытащить прямо с газовой плиты из кипящего супа целую курицу за край лапки, неосторожно высунувшейся из бульона, и тут же сожрал добычу. Или, узрев, как она положила в холодильник батон колбасы, открыл лапой холодильник, за один присест сожрав недельный запас семьи.
От “подвигов” Васьки содрогался весь двор: проникая через слуховое окно на карниз второго этажа, он шёл по выступу, помечая все стекла подряд, и горе тем соседям, окна которых оставались на ночь открытыми, - он гадил в квартирах в самых неожиданных местах, сжирал попугаев и канареек, умело открывая клетки, уничтожал всё съедобное, включая безмолвных аквариумных рыбок.
Все окрестные коты замирали от ужаса, завидев издали коренастого Ваську, который узрев жертву, начинал, рыча, подпрыгивать на месте от ярости, затем переходил на какой-то невиданный кошачий аллюр – и только вопли соперника и клочья шерсти, витающие в воздухе, говорили о жестокой сече.
И не было другого такого кота, который рискнул бы бросить ему вызов.
А уж и удачлив он был как охотник, тут уж ничего не скажешь. Особенно часто доставалось одному мяснику, наворованные запасы съестного которого не умещались в холодильнике и подвешивались в авоське за окном.
Однажды на глазах у бабушек, кормивших голубков, он, выпущенный хозяйкой за дверь, мгновенно схватил самого жирного и под горестные причитания скрылся с ним в подвал. В другой раз его привлекли диковинные перья на шляпке одной дамочки – и он сиганул прямо с крыши сарая ей на голову, после чего с дамочкой случился припадок и ей вызвали неотложку.
Моему старшему брату как-то посчастливилось поймать Ваську на месте очередного преступления, схватить за шиворот и выбросить в окно со второго этажа. Описав петлю в воздухе и тяжко охнув, откормленный Васька гирей шмякнулся прямо на клумбу с цветами, тщательно и любовью взлелеянную жильцами всего двора. На другой день обладательница криминального котяры жалостливо повествовала на скамеечке, что Васька приболел и даже отказался есть мясо. Увы, ненадолго. Очень быстро оклемавшись, он усилил свои бандитские вылазки, мстя за свою оплошность.
Жильцы нашего двора – колодца мысленно придумывали зловредному коту всяческие казни: от волчьего капкана до ослепления уксусной эссенцией, но он жил долго и счастливо, как пишут в сказках, и умер в один день со своей обожаемой хозяйкой. Его труп нашли под поминальным столом, когда прибирали квартиру.

Сразу оговорюсь, что наш доморощенный Васечка, красавец и ласкуля, ничего общего с героем предыдущего рассказа не имеет. Его любят близкие, друзья, знакомые. Он умеет внятно говорить “мама”, понимает человеческую речь, интеллигентен и благороден, хоть и беспороден.
Уже десятый год привозим мы своего любимца в деревенский дом, купленный под дачу. Разъевшись и отоспавшись в скучной городской квартире, красавец Васька победно бегает по двору, помечая углы и издавая призывные вопли. Вот он съёжился – и вмиг взлетел на липу – свой наблюдательный и спасательный пункт. Полное кошачье счастье!
Счастье это слегка омрачают жестокие битвы с соседским матёрым котом Ванькой, который по своей наглости и бесшабашности решил и нашу территорию посчитать своей.
Часто по двору катается визжащий ком из слившихся в драке чёрно-белых котов, разнять их невозможно. После этих битв шерсть на обоих висит клочьями, на мордах и ушах зияют кровавые раны, а на грядках и клумбах остаются пролысины. Однажды этот ком скатился с крыши сарая в полную бочку с водой. Коты, по закону Архимеда, счастливо вытолкнулись на поверхность, высигнули из бочки и в ужасе разбежались по сторонам, не закончив разборку.
Однако Ванька, хоть и опасный соперник, но свой в доску, а вот враги иной породы озадачивают и пугают Ваську. Поначалу он боялся собак и спасался от них, взлетая на забор или ближайшее дерево, но потом понял, что с мелкопородной шавкой смело справится, и стал гонять собак со двора. А однажды, когда шедшая с хозяевами собачонка решила его облаять, он стал гоняться за ней кругами, так как псинка старалась спрятаться от осатаневшего кота за спины хозяев. “Ну, смелый у вас защитник! – смеялась я. – То ли дело мой кот”.
Как-то, выглянув в окно, я увидела парочку ворон, обитающих в конце огорода на берёзе. Огромные, как куры, они победно оседлали наш забор и, топоча ногами, распустив веерами хвосты и вытянув шеи, выдавали в адрес Васьки такую пулемётную ругань, что он вмиг утратил всё своё величие и замаскировался под яблоней с кучей торфа. На ворон это не произвело никакого впечатления, они буквально забились в истерике и, дрожа от злости, вопили: “Кар-р! Видим! Видим!” Птичью ругань Васька почему-то понял, затрусил по садовой дорожке, и обогнув забор, ретировался на соседний участок. Вороны сверху следили за его продвижением: они перевернулись на столбиках забора, ловко сделав пируэт на 180 градусов, и опять набросились на Ваську, быстро залезшего под сарай.
Вскоре Васька взял реванш в битве с воронами, когда отяжелевшие от росы воронята не смогли подняться с земли на крыло. Вороны стойко охраняли потомство, пытаясь клюнуть кота, но он изрядно потрепал их хвосты. Огород покрылся траурными перьями, а спесивые вороны, умножив за лето свои ряды, отложили скандал до лучших времён....

В юности довелось полтора года прожить в Астрахани. Город был и остался чужим, даже в воспоминаниях. Помнится, что в людных местах были развешены плакаты: “Уничтожайте ворон!” Я не биолог, может ворона и вредная птица, да только лично симпатизирую этой умной, хитрой, забавной в своём подражании нам, “хомо сапиенс”, пернатой бестии.
Владея одиннадцать лет хаткой в деревне, я хорошо изучила повадки и нрав этой удивительной птицы.
Во-первых, мы с парочкой ворон, а теперь и с их потомством, живём душа в душу. Они свили гнездо в конце моего огорода, на высокой берёзе, и прилетают на подворье подкормиться. Я им сыплю всякие пищевые отходы в миску, которую ставлю на козлы. Они сверху следят за моими действиями и, когда несу миску с едой во двор, неистово каркают и взмахами крыльев поощряют мою благотворительную миссию. Во-вторых, вороны обогащают меня знаниями о своём клане, а это чрезвычайно интересно…
Была как-то очень засушливая весна, перешедшая в жаркое лето. Горел торф на месте осушенного мелиораторами болота, деревню накрывала дымовая завеса. Колорады просто неистовствовали. Ещё картошка сидела в земле не высовываясь, а орды этих полосатых тварей шуршали в огородах. Смотрю, а мои пернатые соседи важно, вразвалочку похаживают в междурядьях и что-то склёвывают. Подошла поближе - батюшки, свет! - клюют колорадов.
В газете "Наш сад" читала, что лучше всего уничтожают этих вредителей цесарки, но, честно говоря, цесарок в нашей деревне отродясь не водилось, а держать их только для того, чтобы накормить колорадами, себе дороже, А тут такое шефство!
Ворона- птица степенная, она ходит по земле важно, как профессор, заложив крылья за спину и умно поглядывая по сторонам. Шумят они только тогда, когда сзывают стаю на кормёжку или дерутся с чужаками, а ещё издают вселенский траурный вой, когда у них горе. Два раза наблюдала, как кошки ловили неосторожных птиц, копошащихся, как и они, в мусорных контейнерах. Слетались все окрестные вороны, оплакивая жертву.
Те же кошки совершенно равнодушно наблюдают за гибелью себе подобных, настигнутых собакой или машиной.
А однажды зимой я наблюдала, как легкомысленная юная ворона съезжала на гузке с гребня крыши по снежному насту, руля хвостовым оперением. Потом взлетала вверх - и опять катилась вниз, как ребёнок на санках. Видимо, это доказывает, что и птицам свойственно испытывать чувство и сострадания, и радости.
Забавно наблюдать, как взрослые особи кормят воронёнка, достигшего их размеров. Родители хватают кусок хлеба, макают в миску с водой или в лужу, а потом по очереди кидают в ненасытную разверстую пасть.
- Дай! Дай! Дай! - горланит воронёнок, топоча от нетерпения лапами и трепеща крыльями, напоминая избалованного ребенка, которому в “Детском мире” не спешат покупать дорогую игрушку.
- На! На! На! - кидают в красный клюв, как в топку, корм родичи. Надо видеть, как остервенело разбрасывает ворона содержимое мусорного контейнера, посылая вправо и влево ненужные пакеты и бумаги и при этом неистово ругаясь. Так и слышится: “Понакидали тут всякой гадости - до еды не доберёшься!”
Но один случай просто поразил. Я привычно поставила на козлы плошку из-под хвалёной “Рамы” с едой, но на этот раз ворону опередила какая-то беспородная деревенская шавка, которая принюхалась, подскочила к тарелке, схватила кусок, потом спрыгнула на землю. Пока она ела, сметливая ворона, опасливо боком поглядывая на псину, выхватила кусок и взлетела на крышу, чтоб склевать. Так поочерёдно они и таскали из плошки еду.
Теперь отгадайте, кто принял неординарное решение и выиграл в соревновании “Кто умнее?” Думаете, собака? А вот и ошиблись!
Видя, что шавка быстро ополовинивает её законную еду, ворона ухватила плошку своим мощным клювом и улетела с ней на крышу. Собака недоумённо стояла, раскрыв пасть от удивления, а я долго смеялась, восхищаясь серой летуньей. Какая же умница! И разве, это рефлекс?! Люди, не убивайте ворон, они спутники человеческого жилья и наши крылатые “меньшие братья”! Пусть себе каркают, можно потерпеть, ведь им-то кажется, что они поют. Да они и не только каркают, а пощелкивают клювом, когда чувствуют себя комфортно.

В конце нашего огорода, в защитной полосе, на высокой берёзе поселилась парочка ворон. Не стажу, чтобы они выглядели лет на триста, но и на слётышей не походили. И стали они деловито строить гнездо, а потом высиживать потомство.
Под берёзой, в зарослях шиповника и боярышника старожилы-соловьи тоже по весне, ухаживая за соловьихами, самозабвенно пели на все голоса - кто кого перепоёт. Тиу-тиу-тиу-цок, - выводит один, - Фьюить-пиу, пиу-пиу,- старается второй.
И вдруг грозный вороний окрик : кар-р-р, в котором слышится старшинское: молчать!
Соловьи удивлённо умолкают, какое-то время прислушиваются к тишине и опять заводят любовную песню: тю-тю-тю-тюить.
Кар-р-р! - остервенело рявкает ворона, и в её окрике на этот раз слышится такая угроза, что бедные соловьи давятся трелью и умолкают до ночи. А ночью, как известно, вороны спят даже под соловьиную колыбельную.
Я выхожу на порог своей хатки послушать перекличку несравненных пташек, любуюсь на звёзды и благодарю Бога за соловьиную ночь.

Ох, не случайно эту красотку, элегантно облаченную в чёрно-белый перьевой наряд, называют воровкой. Нет, не случайно.
Эта плутовка ворует всё, что плохо лежит. В сорочином гнезде можно обнаружить металлические цепочки и часы, ключи и пуговицы, ложки и женские украшения. На расстоянии пятисот метров по радиусу от гнездовья она истребит вое, что можно: яйца и птенцов мелких, а по случаю - и крупных птиц. Все, кто может бегать, прыгать и летать, сторонятся этой чертовки, избегая встречи.
Ранней весной можно наблюдать где-нибудь в пойме реки, в заснеженных пролесках сорочиную ярмарку невест: на прибрежных ивах мостится штук тридцать-сорок горластых птиц, которые что-то решают, ссорятся, ухаживают за дамами, выбирая невесту.
Когда весна разбежится ручьями, пригреет загостившееся на небосклоне апрельское солнце, сороки разлетятся парами и начнут деловито строить гнёзда где-нибудь на вершине солидного дерева. Сороки любят высоту: во-первых, вершина лучше прогревается солнцем, во-вторых, всё видно, можно лучше наблюдать за происходящим, а при случае поживиться из открытого окна или оставленного без присмотра гнезда. Врагов у сороки практически нет. За ней нужен глаз да глаз, как говорит народная мудрость.
Мои друзья поехали зимой на автобусе в Глинищево проведать дачу. День выдался морозным и солнечным; по заснеженной целине еле-еле добрались до летнего жилища. Вокруг тишина и сказочная красота. Они открыли домик, оставив ключи в замочной скважине, зашли внутрь. Убедившись, что всё в порядке, всё на месте, решили двигаться к автобусной остановке, чтобы засветло добраться до города.
Вышли из домика - ключей как не бывало. Глянули вверх - и похолодели: на высоком дереве сидела сорока, а в клюве у неё на брелоке болтались ключи. Заметив произведённый эффект, она завихляла своим шикарным черно-сине-зелёным хвостом, издеваясь над беспомощными двуногими и демонстрируя своё над ними превосходство. Расхаживая взад-вперёд по толстой ветке, наклоняя голову, чтобы лучше рассмотреть людей, сорока явно потешалась над ними.
Супруги не могли уйти, так как на кольце были ключи и от дачи, и от городской квартиры. Они стали кричать, кидать в негодницу снежками и сучками, конечно же, не попали, но сороке стало смешно, она стрекотнула -ключи полетели в глубокий снег. Проклиная воровку, супруги долго раскапывали сугроб, пока не обнаружили пропажу. Всё это время зловредная птица напряжённо следила за ними с дерева, а когда они, закрыв двери, ушли, долго порхала над ними, оглашая уснувшие зимние сады нахальными криками.
Расскажу и ещё одну историю, связанную и коварством этой птицы. Моя давняя подруга, поскользнувшись весной на льду, упала и сломала ногу. Кстати сказать, человек единственное существо на земле, которое так зверски ломает руки-ноги. Животные себе лапы не ломают, но ведь и не носят изуверской обуви, ведущей к травмам. Так вот, сломала она ногу, которую надолго загипсовали - и захромала с костылем. Поскольку подруга моя - особа деловая, хоть и пенсионерка, то сидеть сложа руки не привыкла: к лету прикупили с сестрой пятьдесят цыплят и решили обеспечить себя к зиме курятиной. В сетчатый загон поставили поилку, корытце и все такое прочее, а потом поместили и самих цыплят.
Поначалу Татьяне её новая должность понравилась: сиди себе да посматривай за хорошенькими желтыми комочками. Да только не она одна любовалась инкубаторскими сиротками: сверху, с дерева, приглядывалась к добыче сорока-воровка. Не долго думая, коршуном кинулась с дерева - р-раз! - лапами с клювом разорвала цыплёнка надвое.
Татьяна с криком на костыле прыгает к злодейке, а та уже с добычей на дереве сидит и насыщается. За один день четырёх цыплят утащила. Татьяна и плакала, и кляла, и пугала стервозную птицу - никакого толку. Когда в тот день сорока схватила четвёртого птенца, хозяйка с отчаяния запустила в неё костылём, промахнулась, нелепо поскакала в её сторону на одной ноге, споткнулась о бугор и распласталась прямо в курином навозе.
Сорока, придержав на сучке дерева лапой добытое мясо, понимая, что смешное и нелепое существо на одной ноге ничегошеньки ей не сделает, насмешливо расстрекоталась то подымая, то опуская нарядный длинный хвост, а моя подруга поняла, почему говорят, что цыплят по осени считают.

Это была единственная собака в моей жизни. Мне было тринадцать лет, я уже два года как лишилась отца, а старший брат, окончив нашу Тенькинскую среднюю школу (первый выпуск) уехал с Колымы в Москву и поступил во ВГИК. Мама обилась с ног, работая воспитателем в школе-интернате в утра до ночи, чтобы прокормить себя и нас. Невесело мне жилось, особенно зимой, когда круглосуточная ночь опускается на землю и не дает передышки до поздней, майской весны. С электричеством встаешь, под фонарями спешишь по лютому морозу в школу, при свете лампочек сидишь на уроках, а приходишь домой - включаешь свет, закрываешь ставни и слушаешь, как на дворе воет ветер, а дома я одна.
И вдруг судьба подарила мне редкую удачу: под зиму у меня появился щенок - неуклюжий, толстый, пушистый, на коротких лапках. Сердце мое сразу оттаяло, когда я прижала к телу это тёплое, суетливое, повизгивающее существо, посчитавшее меня своей мамой.
Я кормила его тушенкой и омлетом, обнимала, тискала и целовала в крутой лобик, целыми днями он карабкался мне на колени, точил свои крохотные зубы об мои валенки, на которых в конце концов образовались преждевременные дырки. В общем, это был прелестный малыш, обеспечивший надолго счастье общения...
У меня появился друг, друг, который ни разу не изменил, не предал, который оправдал данное ему имя - Верный.
Жизнь с Верным стала осмысленней и веселей. Щенок овчарки, каковым он был, рос на глазах, участвуя в моих играх, бегая на перегонки по снежной улице. Он быстро понял, что такое "прятки", ловко исчезал на глазах - и только края ушек торчали из-за сугроба: он ещё не соображал, что они выше его глаз. Позднее он понял и это...
Он понимал всё, копировал наши действия. Недалеко от нашего барака была очень глубокая прорубь, так как река Детрин, петлей окружая райцентр, промерзала на метр. К этой проруби мы ходили за водой. Вёдра цепляли верёвкой, чтобы почерпнуть воды. Верный находил на помойке пустую консервную банку и носился кругами вокруг проруби, пытаясь просунуть голову в ёмкостью в прорубь и не доставая до журчащей влаги.
Когда мы рубили кругляши лиственницы на поленья и таскали их в сени, наш помощник тоже подхватывал щепку или поленце и тащил туда же.
В обиду меня он никому не давал: с ним было не страшно ни в посёлке, ни в тайге, куда он позже сопровождал нас с мамой в походах за ягодами и шишками. Одно огорчало: он ловко ловил белок и бурундуков, обитающих в низкорослом, дающем обильный урожай шишек стланике, и приносил мне их мёртвые тушки. Я ругала его, тыча бедной жертвой в морду, но он не понимал, почему я не принимаю такие царские подарки, и продолжал охотиться.
В то время, в пятидесятые годы, Колыма была местом ссылки и “врагов Советской власти” и бандитов. В тайге было полно беглых, которым удавалось покинуть зону, обманув или убив охрану. Эти голодные, отчаявшиеся бедолаги, а порою страшные уркаганы - убийцы были опасны.
Но делать запасы на зиму было необходимо не только белкам и бурундукам. И мы с мамой ходили в щедрую тайгу, а наш Верный, озорничая недалеко от нас, никого из двуногих и близко не подпускал: густая шерсть на загривке при приближении опасности вздыбливалась, красивая пасть с рядом образцовых клыков и злобное предупреждающее рычание не предвещало ничего хорошего: нас обходили стороной.
Когда пёс вырос окончательно, его пришлось посадить на цепь. Охранник он был надёжный - люди обходили угол барака, где у нас была своя дверь, стороной, даже дорожку новую проторили подальше. Признавал он, кроме нас с мамой, соседей из другой половины лома, где была интернатская прачечная, мою ближайшую подругу Галю Гашкову и земляка-саратовца, молодого старателя Женю, который работал на прииске, но часто приезжал по делам в районный центр и останавливался у нас.
Поскольку места в нашей каморке было очень мало, мама стелила ему на полу, около буржуйки. Помню, как он в полной темноте (окна изнутри закрывались на ночь ставнями) на ощупь выбрался за дверь по нужде. Крадучись, чтобы нас не разбудить, он вернулся в комнату и стал шарить по полу в поисках своей импровизированной постели. Потом нас разбудили какие-то ударные звуки, мама спросила: “Женя, ты что?” “Да ничего”, - ответил он, угомонившись.
Утром мы хохотали до слез, обнаружив нашего гостя под столом, на постилке Верного, который вальяжно растянулся на простынях, поближе к печке.
Наши соседи по бараку, бывшие заключённые, научили Верного незаметно вытаскивать у посетителей кошельки и носовые платки из карманов. Тут уж маме пришлось поругаться с карманных дел мастерами, но они маму уважали и на замечание не обиделись.
Однажды Верный увязался провожать меня в школу. Прозвенел звонок, но наш любимый учитель математики Александр Алексеевич Никитин, которого мы прозвали А² Никитин, как он расписывался в дневниках, почему-то на свой первый урок не явился. Мы радостно галдели, предвкушая нежданный отдых, но тут кто-то из ребят разглядел в предрассветное окно, что на пороге школы собралась толпа, почему-то не просочившаяся в двери. Мы ринулись посмотреть, что там случилось. На пороге школы, задом к двери, а пастью к тем, кто пришел после меня, сидел мой верный страж, скаля зубы.
А² Никитин, милейший человек и прекрасный учитель, войдя в класс в заснеженных валенках и с посиневшим, обмороженном ещё при отсидке по политической 58 статье носом, узнав, чья это собака, отправил меня к доске решать задачи.
И всё-таки всё хорошее, как и плохое, на свете кончается. Так оборвалась внезапно жизненная связь с моей единственной, верной и бесконечно любимой собакой. После окончания седьмого класса мы с мамой поехали в отпуск в Москву проведать брата и поесть фруктов-овощей. Путешествие было нескончаемым: месяц добирались всеми видами транспорта, включая пароход, от поселка до Москвы, два месяца пробыли в отпуске, месяц ехали назад.
Прибыли уже по снегу, 1октября. Знакомые, которым мы доверили нашего любимца, не уберегла его: урки, особо жестокие и неработающие преступники, хитростью выкрали его на мясо и шкуру...

Тяпке повезло: она попала к порядочным людям, которые считали, что раз подарили им живое существо, так в их доме жить ему до конца дней, как и случилось.
Тяпка жила в четырёх городах, т.к. хозяин был военнослужащим и семья его жила-кочевала по городам и весям бывшего Союза.
В Брянске хозяева Тяпки стали друзьями нашей семьи, а Тяпка нас принимала за своих и любила изо всей собачей мочи.
Хозяева болонки, а она таковой родилась, доверяли мне собачонку на выходные дни, когда обычно уезжали навестить родных в Людиново. Чаще всего я, поднявшись на пятый этаж и освободив Тяпу из полона хозяйской квартиры, вела её на Зелёный пляж. Поводок был не нужен – она послушно катилась рядом, заворачивая в кусты и к деревьям, чтобы "считать" информацию, оставленную другими собаками, и оставить свою.
Как-то в кустах она обнаружила компанию выпивох, которые живописно, как охотники на полотне В. Перова “На привале” расположились вокруг импровизированного стола: газетки с расположенными на ней бутылкой водки и кружочками колбасы. Я наблюдала с тропинки, как Тяпа, подкатившись к ним, встала на задние лапки и умиленно застыла в просительной позе.
Мужики среагировали так, как надо: “Ах, какая хорошенькая собачка!” – и кинули ей кружок. Тяпа скромно отошла с подачкой, съела – и через минуту опять столбиком торчала возле стола. На этот раз один из них, не успевший утратить чувство юмора, бросил ей: “Тебе что, может, налить?”
Покатываясь со смеху, я отозвала нахалку и увела подальше от компании.
Вскоре я обнаружила, что вверенная мне собачка не только попрошайка, но ещё и сердцеедка. Плюгавый кобелёк её же породы, только бездомный, со свалявшейся шерстью, с зубами, торчащими из пасти, как у вампира из ужастика, восторженно сопровождал её на прогулке, а потом всю ночь томился на половичке под дверью, ожидая “дворцового” пробуждения.
Тяпа была уже старая, кобель ей на дух не был нужен, но она кокетничала, оглядываясь, просто так, по привычке и для куражу.
И последнее, что я помню про Тяпу, - это её верность очагу и преданность хозяйскому дому. Как-то я доверила своему сыну, тогда шестикласснику, прогулять собаку, а потом завести домой, в квартиру на пятом этаже, но забыла спросить, хорошо ли сын закрыл квартиру. Увы мне!
Соседи моих друзей по площадке вечером того дня обнаружили, что дверь квартиры напротив открыта, а на пороге послушно сидит Тяпа, охраняя хозяйское добро. Соседи покричали-покричали, никто не отозвался. Убедившись, что квартира пуста, они захлопнули дверь на английский замок. Давно нет смешной и милой Тяпы, прожившей счастливую собачью жизнь, но я вспоминаю её с улыбкой.

К весне Гоша вырос, превратившись в красивого, белоснежного, важного и немного вздорного гуся.
Хозяин ему достался незлобивый, он разговаривал с Гошей, как с человеком, но только всё человеческое было гусю чуждо - и он таскал хозяина за край телогрейки или за карман куртки. Тот добродушно увещевал:
- Гоша хороший, нельзя щипаться, отстань! Но гусь яростно пытался оторвать кусок одежды у своего кормильца, никакие уговоры на него не действовали.
Вскоре у Гоши появилась подруга: молодая гусыня, которая высидела семь яиц. Из них вылупились неуклюжие и любопытные гусята. Отца они побаивались и под его строгим взглядом шагали, как новобранцы, но только по одному, строго друг за другом, на мать особого внимания не обращали, она же любила их самозабвенно и очень гордилась своим выводком.
Хозяин Гоши всячески препятствовал походам своих гусей к деревенскому озеру, боясь, что их украдут, но это не помогало: гуси непременно шлёпали к озеру, влекомые гоготом себе подобных, кваканьем жирных лягушек, обилием, моллюсков, ряски, пиявок.
Первым гордо шёл Гоша, зорко посматривая по сторонам, затем - великолепная семёрка, а завершала колонну мать-гусыня, подгоняя ковыляющих деток.
На озере плавали стаями чужие гуси. Каждый гусь - только в своей семье. Когда чужаки приближались к Гошиной стае, он свирепел, громко гоготал, взмахивая крыльями. Однажды он схватился-таки с обнаглевшим чужим вожаком, имевшим неосторожность приблизиться на опасное расстояние. Обе стаи дружно кричали, как болельщики на стадионе, поощряя своего нападающего: давай! давай!
Два гуся, оба крупных, полных сил и боевого задора, бились неистово: они хватали друг друга клювами за шею, крылья, пытались притопить врага. Озеро покрылось белыми перьями. В конце концов Гошин соперник ретировался и поспешил на берег. За ним потянулись обиженные поражением родственники. А Гоша, изрядно потрёпанный, вытянув шею, издал победный клич и его клан приступил к заслуженной трапезе. Подражая родителям, гусята смешно одновременно ныряли вниз головой, добывая пищу со дна. На поверхности поплавками торчали только гузки.
Но не случайно хозяин боялся за своих гусей. Как-то подвыпивший "крутой" мужик шёл с корзиной в сторону леса по берегу озера – настала грибная пора. Гоша, завидев незнакомца (стая отдыхала на берегу) кинулся на него, пытаясь ухватить непрошеного гостя за штаны.
На этот раз Гоше не повезло: хмельной мужик не потерпел поползновения смелой птицы: он охватил гуся двумя руками за шею, крутанулся вокруг своей оси, как это делают метатели молота, а потом забросил безжизненную тушку в осоку. Гоша тяжко ухнул вниз с переломанными шейными позвонками. Последнее, что он успел увидеть стекленеющими глазами, были белые птицы на синей воде.

У хороших людей "меньшие братья" становятся не игрушками, не изгоями, выброшенными за ненадобностью за дверь, а равноправными членами семьи: их любят, выхаживают при болезнях, делят еду и даже вкусненькое, а когда настаёт их последний час, хоронят и даже посещают могилки, смахивая слезы.
Так было и в семье П., в которой всегда был живой уголок: и в старом доме, и в новой квартире. Лайка Марс нежно относился к кошке Маркисе, позволяя котятам беспрепятственно лазать по своей живой шубе и спать, зарывшись в шикарный мех. Неразлучник Чика, очаровательный зелёный попугайчик, с жёлтой головкой и синим хвостом, в течение десяти лет был привязан к чете П., умиляя и развлекая их забавной болтовнёй. Он был доморощенным, его родители умерли, а хозяева любили самозабвенно, как сына или внука, многое ему позволяя.
Чика, выпущенный из клетки, свободно летал по квартире, садился то на люстру, то на раму картины, смешно приговаривая: "Чика, Чикуша, Чи-кулинька… Ласковая птичка. Давай поговорим! Хочу кушать, хочу пить, Ласточка. Спокойной ночи! Такая птичка получилась...". Как-то в открытую форточку залетел кенар, получивший имя Яша и составивший компанию попугаю. Яша заливисто пел; попугай, уставясь на него бисерными глазками, смешно балакал.
Ещё в квартире проживала приблудившаяся кошка Маркиса, которая "гуляла сама по себе" во дворе, но есть и рожать приходила в квартиру. Несмотря на неясное происхождение и отсутствие родословной, она была очень деликатной, обладала аристократическими манерами: подавала лапку тем людям, которые ей нравились, была напрочь выкушать кофе - хозяйка обмакивала кусочек булки, намазанной маслом, в чашку с душистым напитком и предлагала своей любимице.
Кошка на домашних пернатых внимания не обращала, живя в семье, собравшей разноплеменных, но хорошо воспитанных "меньших братьев".
Всё бы хорошо, но Маркиса боялась и не признавала только внука хозяев, который ревновал своих дедов к кошке и всячески вредил ей и докучал, порой жестоко обижая. Зная это, Маркиса пряталась под софу или под тумбочку, едва заслышав звонок паршивца за дверью, угадывая его появление хорошо развитым у кошек "шестым чувством".
Хозяйка любила Маркису нежно и трижды спасала ей жизнь. Кошка это знала и была к ней сильно привязана.
Так в мире и любви шли годы, каждый обитатель квартиры "знал свой шесток" и считался с другими.
Однажды Маркиса не пришла домой в обычный час. Хозяйка заволновалась, побежала на улицу, звала, искала свою прелестницу. Обычно тут же Маркиса спускалась с дворового дерева, выходила из-за куста сирени или из соседнего подъезда, но на этот раз она не вернулась: то ли собаки, то ли злые люди, то ли сама естественная смерть прекратили её существование.
Какое-то время спустя Иринушка, как зовут симпатичную хозяйку, прикормила другого бездомного кота. Он был чёрным, со злыми зелёными глазами, с уличными замашками, очевидно, носитель отрицательной энергетики.
Сожрав еду с блюдца Маркисы, он кинул алчный взгляд на беспечно болтающего в своей клетке Чику - и вдруг прыгнул вверх, явно пытаясь превратить попугая в свою добычу. Чика вскрикнул от неожиданности, перья его встали дыбом, он забился в угол клетки, где кот его не мог достать.
Возмущённый Яша, из солидарности к товарищу, поднял такой трезвон, что хозяйка выпроводила нахального кота за дверь.
Увы, было поздно восстановить гармонию жильцов и жилища: она была безвозвратно потеряна. Напуганный Чика стонал до самой ночи. Хозяйка вынула его из клетки, пыталась утешить ласками, положила его на грудь, согревая своим теплом, побежала к соседке спросить, какое лекарство дать. Какое там! Головка Чики безжизненно откинулась - и он умолк навсегда.
Бедная Иринушка плакала навзрыд, но что тут поделаешь?! Вдвоём с мужем они схоронили прикипевшего к сердцу попугайчика под берёзой.
Не успели осушить слезы, как без видимой причины умер кенар Яша то ли от тоски по Чике, то ли ещё от чего, что неподвластно нашему человеческому рассудку.
В квартире стало мертво и тихо. И хотя хозяева всегда прикармливают за кухонным окном вольных птиц, соорудив им кормушку, и синицы тонким посвистом будто благодарят их за это, но печаль прописалась в уютных стенах жилища, напоминая состарившимся людям о бренности существования.
Другую кошку завести не решились: вдруг она их переживёт и будет обречена на страдания и голодную смерть...
Но новый кенар всё-таки занял клетку Яши, заливисто поёт и купается в новой поилке. Часто Дим Димыч, как любовно зовут его друзья и бывшие сотрудники, вставляет в видеомагнитофон кассету, на которой запечатлён Чикуша, беспрепятственно слетающий с люстры на стол. Он с готовностью окунается в блюдце с водой и, распустив перья, купается, явно испытывая удовольствие, брызги летят на хозяев. Они смеются, просматривая видеозапись, а сами едва сдерживают накипающие слёзы.


Подростки котенком играли в футбол,
Визжали и выли от радости: "Го-ол!"
Метался под обувью теплый комок,
От метких ударов он сник и умолк.

Не смейте! Схватила, прижала к лицу,
Не дав доконать его злому юнцу.
Домой прибежала, пыталась лечить,
Но бедный малыш не сумел даже пить.

Он мучился долго, и, словно роса,
Из глаз изумрудных катилась слеза.
К утру он застыл, не сомкнула я глаз.
Клянусь! - не придуманный этот рассказ.

О Господи! Эти "крутые" подонки
И вам завтра выбьют ногами печенки.
Зачем им учиться и книги читать?
Они хладнокровно пойдут убивать...



В Первомайском, в глубине посадок,
Средь раздетых донага ветвей,
Местные мальчишки из рогаток
Метко добивают снегирей.

Только что вот трубно пела птица,
Небоясь, смотрела на людей.
Е-Есть! Жестокосердный злой тупица
Прыгает над жертвою своей.

Подержав за лапку, тут же кинул
Сникший окровавленный комок,
А дружок его победно гикнул
И другого снегиря подбить помог.

Как красивы были эти птахи!
Как домой спешили долететь,
Чтобы без вины на этой плахе
От забавы глупой умереть.

Срублены на топливо березы,
Не услышишь больше соловья,
Мать-природа искренние слезы,
Кровь смывая, льет на снегиря.



Возле метро, у Парка,
Потоком толпа шумит,
Породистая собака,
У всех на пути лежит.

Пугливо ее сторонятся,
Чувствуя легкий укор –
Хозяин велел ей дождаться -
И скрылся в метро с тех пор.

И вспомнилось, как булавка,
В сердце та боль сидит:
Такой же породы собака
На свежей могиле спит.

Хозяина быстро зарыли,
Возможно, сейчас слезы льют,
Ее же позвать забыли
В свой человечий уют.

Она никуда не уходит,
Впервые никак не поймет:
Где он так долго бродит?
Когда же за ней придет?

Холод ее ночью будит,
Хочется есть и спать,
Но будьте уверены, люди,
Она до конца будет ждать...

Другие произведения...