Современная брянская литература.

Сергей КОРНЕЕВ

Сергей Корнеев родился в Брянске в 1961 году. Служил в Советской Армии. После демобилизации работал слесарем, сторожем, грузчиком, проводником, инженером по снабжению.
Рассказы публиковались в областной прессе.

ПЕРЕКРЕСТОК

"Собственно, что случилось?" - спрашивал себя Игнатьев, старясь улыбаться в такт разговора двух друзей, курящих с ним на лестничной площадке. Испугался зайти в собственную квартиру. Ситуация анекдотичная - муж вернулся из командировки раньше срока - открывает дверь, но она на предохранителе, а из-за коричневой мягкой обивки слышен громкий мужской смех. Нелепо и просто. Дети у тещи, муж в поездке, жена развлекается, не слыша поворота замка.
- Знаешь, Виктор, такой тип пожизненных начальников, - обратился к Игнатьеву Игорь Птиченков, - приехал - и сразу кричать. Не разобрался что к чему, но для острастки выдал нагоняя по схеме: было б за что - уволил бы.
- Да-да, - соглашался Игнатьев, рассуждая: "Пойти, что ли, выбить дверь, устроить скандал... Но к чему это... Что можно так решить..." Прошедшее, как ампутированная конечность, реставрации не подлежало.
- Ты б послал его, - хозяин квартиры, около которой они устроили курилку, Злобин, мерз в трико (подъезд еще не отапливали, а осень кончалась), но домой не спешил и друзей не приглашал: годовалую дочь супруга укладывала спать, - прямо в лоб матом - вмиг остыл бы.
Третий месяц денег не присылают, трудяги без зарплаты, а они объем работ спрашивают.
Злобин и Птиченков в последнее время работали вместе на строительстве в кооперативе или на малом предприятии - Игнатьев толком не понял. Он пришел к другу проситься на ночлег, а попал на производственное собрание.
Что ему оставалось делать? Осторожно вынув ключ, Игнатьев потянулся рукой утопить кнопку звонка, но не решился. Потом пришлось бы слушать лживые объяснения, отмечать беспорядок, отводить глаза из сектора обстрела чужих суетящихся зрачков, а главное - он не хотел видеть ЕГО. Все равно - кто он. Игнатьев не желал впускать тяжелый, нетерпимый образ в свою память.
Птиченков то и дело щелкал зажигалкой, возбуждая остывающую сигарету. Импортная штучка. Игнатьев видел такие в киосках, но не решался купить одноразовую безделушку за 70 рублей. Он попросил посмотреть. Зажигалка срабатывала после открытия узенькой крышки и вращения бокового колесика. Игнатьев передвинул планку, регулирующую огонь, до предела. Газ засвистел, пламя рванулось вверх и, фыркнув, погасло.
- Можно поросят палить, - похвастался Птиченков.
Игнатьев, согласившись, кивнул головой.
- Ерунда заморская. А что у тебя там? - спросил Злобин, толкнув портфель ногой. - Выпить нет? В командировке, наверное, разжился? В прошлом году я был в таком маленьком городишке, Готьба называется. Почти целый ящик водки привез по госцене.
Игнатьев молчал. В портфеле у него, кроме туалетных принадлежностей и смены белья, были конфеты для детей, спортивный костюм - подарок жене, имелась и бутылка шампанского на Новый год. Он еще раз чиркнул зажигалкой и отдал хозяину.
- Готьба - это Украина?
- Нет, Белгородская область.
Нового года не будет. Не будет в привычном за десять лет, устоявшемся порядке - Игнатьев понимал, но про бутылку промолчал. Малая доза спиртного могла вывести его из равновесия. Он был спокоен, даже немного заторможен - как зритель на просмотре интересного фильма, забыв о действительности, отдавался по указке режиссера импульсам чужих чувств.
Вернуться, написать записку, просунуть в щель внутреннего замка и уехать ночевать к матери. Написать что-нибудь холодное, спокойное - типа "Спасибо за встречу", но это не сработает. Последует визит жены, возникнут вопросы, наглые заверения (не пойман - не вор), а, может, даже скорей всего - истерика: "Ты нашел женщину, тебе нужен предлог".
Мать молча не примет. Придется что-то говорить, придумывать, прятать голову под подушку, до утра слушать осторожные шаги из спальни на кухню за лекарством или водой. Утром обязательно возникнет фраза: "В жизни всякое бывает, но семью надо сохранить. Для детей."
- Все-таки мы раскрутили его на 17 кусков за один забор и "ноль".
- Куда же ему деваться. Он здесь больше ни с кем не связан. Все только через нас.
Злобина через щель приоткрывшейся двери поторопили ужинать.
- Ну что, в субботу, как всегда - на пиво? - Прощался он. - Знаю, где новый пивбар открыли. Дорогой, но без очереди.
- У меня рыбка есть. Три дня берегу, не начинаю.
Уже на пороге Злобин спросил:
- Вить, ты чего приходил? Нужно что? - Игнатьев отрицательно мотнул головой принятым в их компании жестом римских гладиаторов, простился. Вдвоем с Птиченковым вышли во двор.
- Что-то ты сегодня хмурной. С перепоя?
- Да нет, просто тошно.
- С поездки домой не торопишься?
- Успею.
- Может, пошли, возьмем бутылочку... Я тут знаю у одних...
- Не хочу. Поздно.
- Да, одиннадцать уже. Третий час болтаюсь. Моя послала за хлебом, а я только иду...
Они дошли до перекрестка, расстались. Игорь свернул направо, а дом Игнатьева был прямо, за дорогой. На этом перекрестке был их "горячий пятачок". Здесь происходили встречи, назначались свидания; на лавочке у длинного, ярко освещенного магазина теплыми летними вечерами юности просиживали часами, травили анекдоты, слушали магнитофон, знакомились с девчонками, пили вино и устраивали драки. Зимой прятались в ближайшие подъезды.
"Вся жизнь крутилась над этим асфальтированным крестом знакомых и стоптанных улиц", - подумал Игнатьев. Детский сад, в который ходил сам, а теперь таскал детей - рядом через дорогу. Школа в следующем квартале. В институт, правда, приходилось ездить на автобусе, с пересадками, но это как-то не замечалось. Он родился в этом доме и прожил все тридцать лет, сначала с родителями, потом - после расширения отцовской жилплощади - с женой. Познакомились они, правда, не здесь, но все их "хождения" протекали по этим местам. Игнатьев задумался, стараясь вспомнить, где они в первый раз поцеловались, но не вспомнил. Он стоял, перекладывая портфель из руки в руку, сдерживая себя, и уговаривая не смотреть на четвертый этаж, но не выдержал.
Это была его идея повесить красный плафон на кухне. Галя была против: "Что тут - камера пыток?.." Но потом согласилась и поменяла пленку-обои на стенах. "Стало уютней", - говорила она. Дом светился желтыми огоньками, кое-где голубыми и матовыми, а его окно выделялось розовым теплом.
Неожиданно свет зажегся в зале, а потом в спальне.
Готовят ложе, - испугался Игнатьев, быстро опустив глаза, но через минуту освещение в комнатах пропало, предоставив электричеству оригинальничать дальше на кухне. - Может, там никого нет? Просто мне показалось? Галка любит засиживаться на кухне по ночам - накачивается чаем, возится с завтраком, читает или просто слушает радиоприемник, а потом долго не может заставить себя подняться утром. "Я здесь от всех вас отдыхаю. Моя личная комната..." - шутила она.
Но нет, слишком отчетливо он слышал чужой голос... И предохранитель - у Гали не было такой привычки закрываться. Игнатьев звонил домой два дня назад, говорил, что задержится на неделю, но неожиданно справился за день. Ошибки не было. Вспомнился анекдот из газеты, прочитанной в поезде: застигнутая врасплох изменница на вопрос мужа: "Что вы тут делаете?" обращается к любовнику: "Я же говорила, что он идиот". Прочитав, Игнатьев отчетливо услышал голос жены.
Когда это началось? Врачи утверждают, что через десять лет совместной жизни происходит критический пересмотр супругами друг друга. Они прожили двенадцать. Значит, два года назад. Нет, раньше. Игнатьев замечал, как в компаниях жена отделялась от его в круг новых знакомых, пожирая глазами очередного интересного собеседника. Она перестала с ним танцевать, уверяя, что запах пота надоел еще в постели. Пробовал устраивать разборки, но его остужали: "Что мне оставалась делать? Вы были в объятиях мисс Алкоголь", или просто: "Не тупи, Игнатьев".
Галя не умела целоваться, и вдруг три года назад он заметил, что ему мастерски отвечают ее губы. Игнатьев долго объяснял, как это делать, учил Галю еще до свадьбы, но она только смущалась, а тут - "Восемь лет семейной жизни принесли свои плоды. Я еще на десять килограммов поправилась, ты не заметил?.."
Временами он хвастался перед друзьями своей свободой и отсутствием скандалов после дружеских "цыганочек с выходом", но скоро понял, что это обыкновенное безразличие. Она, часто видя, как он бродит по комнатам, не в силах сосредоточится на каком-нибудь занятии, жалела, советуя: "Иди, сходи к Павлу или к Игорю, спусти пар..." Он настораживался, оставался дома, следя за телефонными звонками.
Нежности, объятья, возвращающие к холостым безудержным временам, радовавшие после частых командировок, превратились в тягучую муку для Игнатьева. Он искал новые движения, вслушивался в крикливые фразы, отмечал неожиданную реакцию на привычные ласки, старался быть сдержанным и неутолимым. Ее слащавое "как я по тебе соскучилась" объяснял себе: "грехи замаливает". Перед отъездом, на праздничном мероприятии в школе, где она работала, не выдержал, устроил скандал. Игнатьев был знаком почти со всеми сотрудниками жены, в конце вечера ему представили нового учителя истории, с которыми жена общалась весь вечер, оставив его одного. Игнатьев был пьян и делал вид, что ему нет дела до жены, любезничал с толстой дамой неопределенных лет, испускавшей приторный запах дешевых духов, с крошками от пирожного на уголках губ.
- Знакомься: Алексей Дмитриевич. Они пригласил нас к себе продолжить вечеринку.
- И давно вы трахаете мою жену? - спросил Игнатьев, сжав руку вмиг побледневшему Алексею Дмитриевичу. - Ну и вкус у тебя, дорогая. Корявый, седой, и глаза мышиные. Дома она плакала, собиралась рассчитываться с работы, но не уволилась - зареклась брать мужа в гости.
Свет в комнатах снова загорелся, и так же быстро погас. "За вином ходят", - догадался Игнатьев, машинально вспоминая, как противилась жена, не давала сахар для домашней винокурни, теперь пользуется. Он ее не винил. Игнатьев давно ждал этого момента - и дождался: не охотился, а покорно ждал. Галя была отличной женой - экономная, прекрасно готовила, любила и умела веселиться, родила замечательных детей, и не ее вина, что разочаровалась в муже. Игнатьев чувствовал, что Гале тесно рядом с ним, но ничего не мог поделать. Он знал, что за время их совместной жизни он не стал ни хуже и ни лучше, но Галя изменилась. После родов она неожиданно похорошела, превратилась в молодую красивую женщину, из которой временами выпрыгивала шаловливая девчонка. Справиться с ней, увлечь за собой, Игнатьев не мог, а в последнее время и не хотел.
Ветер принес ночной холод. Игнатьев ходил, уничтожая сигарету за сигаретой, решая, куда свернуть. Потом, завтра, послезавтра он решит, как объясниться с женой, соберет вещи, найдет жилье, но это потом, сейчас ему хотелось лечь и заснуть. Он не устал, сегодняшний день выдался на редкость спокойным, в поезде прекрасно выспался, но забыться, уйти от собственного дома не терпелось. В глубине души он надеялся, что проснется от этого кошмара, но сам не верил умиротворяющемуся бесу.
В его квартире легли спать. Темнота уровняла окна. Игнатьев посмотрел на часы... 11.20. Часы были с подсветкой и тремя мелодиями - последний подарок жены, тайваньское нержавеющее изящество жгло руку.
Он бросил портфель, стянул браслет с руки, размахнулся и... положил в карман плаща.
Надо будет ей вернуть, как и все, что дарила последних три года. Бес, зовущий спать, забыться, будил сомнения: может, еще раз попытаться подняться, открыть замок? Галин голос засмеялся в его голове: "Я же говорила, что он - идиот".
Игнатьев походил вокруг брошенного портфеля, поднял его, аккуратно поставил на асфальт, спрятав мерзнущие руки в карман плаща.
- Тебя что - не пускают?
Появился Игорь в компании двух личностей в кепках на бровях.
- Да жена с любовником закрылась, - Птиченков рассмеялся.
- Не дури... Чего болтаешься, ключи потерял?
- Я же сказал... - зло огрызнулся Игнатьев.
- Пошли с нами, - Птиченков, неугомонная душа, объяснил, что эти
двое из управления подняли его с постели, упросили достать спиртного. Игнатьев тоже дал денег. Получив свои бутылки, двое неизвестных исчезли.
- Давай ко мне - выпьем, расскажешь, что у тебя случилось; переночуешь, если захочешь... - Игорь никогда не видел своего друга таким молчаливым и злым.
- Выноси стакан и хлеб, на улице выпьем.
- Морозит... Мои спят, на кухне мы никому не помешаем.
Игнатьев не согласился, он знал крохотную однокомнатную квартиру друга. За два часа на улице он настроился ходить, останавливаясь при встрече с мыслями и никак не мог прекратить свое прерывистое движение.
Водка прошла к нему в желудок обычным путем, но растворилась спокойно, без реакции в мозг. Птиченков по радио услышал какую-то "горячую" новость, яростно нападал на правительство, и на всех дураков, которые выше его. Игнатьев, гуляя рядом, слушал, соглашался, поддакивал, перебирая, как четки, браслет часов в кармане.
- У вас сигаретки не будет?.. - к столику, где они расположились, подошла девушка в мохеровом шарфе вместо платка.
- Не будет, Светочка, талоны еще не отоварили. - Птиченков демонстративно, щелчком выбросил только что прикуренную сигарету в сторону металлического забора, отделяющего столик от территории детского сада. Девушка проследила траекторию полета бычка, дождалась взрыва головки, переложила сверток, который держала подмышкой, на другую сторону и, глубже спрятав руки в карманах, отошла. Курточка на ней была легкая - ветровка; на бедрах - немодные, в обтяжку, джинсы.
- Подожди, - Игнатьеву в удаляющейся фигуре показалось что-то знакомое, - сейчас.
Он догнал девушку, достал из кармана пачку, но она оказалась пустой. Игнатьев расстегнул плащ, проверил костюм. Девушка смотрела за его суетливыми движениями, горько усмехнулась, поняв, что сигарет нет.
- Черт... - Игнатьев выворачивал карманы, зачем-то демонстрируя содержимое.
- Одну минутку, - он поймал поворачивающуюся девушку за локоть, потащил к столику. В портфеле у него был начатый блок. Игнатьев, переворачивая вещи, долго искал его в темноте. Получив пачку, Света повертела ее в руке, разглядывая со всех сторон.
- Дядя Игорь, а меня батя выгнал.
На вид ей было лет 15-17. Худенькая, маленького роста - редкость в среде нынешних акселератов.
- И правильно сделал... Закурила? Давай, гуляй дальше.
Света, не ожидая сочувствия, молча отошла в сторону. Игнатьев не успел закрыть свой портфель, возился с некстати закапризничавшим замком, видел, как она села на лавку у ближайшего подъезда, закурила.
- Ну зачем так, Игорь? Несчастный ребенок, а ты...
- Бедная девочка умирает, сигаретку просит, - съязвил Птиченков. - Знаю я ее: соседка, их там пять девок, три пацана, один другого хлеще... Да на ней клейма ставить негде...
Игнатьев, следя за одиноким огоньком, вытащил бумажник.
- Слушай, сходи за бутылкой.
- Ты что?.. - отшатнулся Игорь от протянутых денег. - Она под кем
только не была, пацаны ее Свистком зовут, за стакан у любого...
- За двумя, - Игнатьев остановил руку друга, силой вложил деньги.
- Смотри, я тебя предупредил... - Птиченков пересчитал бумажки, с сожалением посмотрел на мизер, остававшийся в бутылке.
- И заесть прихвати...
- Разогнался... Я себе отдельный стакан принесу, а ты - как знаешь.
В диспансер не приду.
Он ушел. Игнатьев подозвал девушку к столу, она без повторного приглашения подошла.
- Ну, что у нас случилось? - спросил он, выливая Свете остатки водки в стакан. Девушка молча выпила, осмотрела стол, подняла газету в поисках закуски. Достала яблоко и стала есть.
- За что тебя выгнали?
- Я замуж собралась.
Игнатьев рассмеялся. Ему действительно стало весело, как в ресторане тонущего корабля. Он забыл, зачем здесь находится, события этого вечера затуманились.
- Своенравных невест обычно запирают в темной, а тебя выгнали.
Света не отвечала, кусала яблоко, каждый раз все сильнее съеживаясь от соприкосновения с ледяным фруктом.
- Дядя Игорь за бухалом пошел?
- Да... - засмеялся Игнатьев. - Меня ты тоже будешь дядей называть?
Девушка внимательно посмотрела на него холодными темными глазами, втягивающими в себя ночной мрак и тень Игнатьева.
- Нет... Сигареткой угости.
- Я же дал тебе пачку.
Света вяло улыбнулась:
- Забыла
Достала сигарету и, не замечая попыток Игнатьева услужить, прикурила сама.
- Теперь ты к жениху идешь?
- Он в тюрьме. Мы хотели расписаться в следующем месяце, а батька узнал и попер меня из хаты. - Она говорила ровно, без эмоций, тихим голосом подводя итоги.
- Лет-то тебе сколько?
- Неважно. Нас распишут, Витька все устроит.
Игнатьев хотел сказать, что его тоже зовут Виктором, но не стал, его никто не спрашивал. Игоря долго не было, потом он возник - махая руками, пробормотал что-то о жене, пригубил из стакана, умчался. Закуски он все же принес, не поскупился, опустошил холодильник. Игнатьев предложил выпить на брудершафт за пострадавших от любви, но ему в ответ рассмеялись. Света усиленно закусывала, отстранив водку и сигареты на второй план. Заменяя столовые приборы своими вытянутыми пальцами с ухоженными ногтями, она ловко отделяла скорлупу от нежного белка сваренного вкрутую яйца, расчленяла половину цыпленка, резала колбасу, брезгливо отодвигая селедку.
Игнатьев пытался навязать шутливый разговор, но это у него не получалось. Света оставалась невозмутимой, не слышала вопросов; иногда, словно вспомнив о чем-то страшном, настороженно оглядывалась вокруг, спрашивала: "Который час?"
Вторую бутылку открыть Игнатьеву не дали, крохотный кулачок накрыл горлышко, перенес на край стола.
- У тебя квадрат есть?
- Что?
- Крыша, хата, куда можно пойти... Не будем же мы здесь...
Игнатьев пожал плечами. Ни квадрата, ни круга у него уже не было.
- Ладно, пошли со мной. - Света аккуратно собрала все со стола в сумку, опустила туда свой пакет, повела Игнатьева, не доверяя ношу.
Они дошли до перекрестка порознь, словно каждый шел по своему делу, но невидимая нить между ними существовала, не давая расстаться.
- Тут я живу, - объявил Игнатьев.
- И что, пойдем к тебе в гости, знакомиться с семьей?
- С чего ты взяла, что я женат?
- Видно. Тупой и холеный, - она произнесла это, глядя вдоль желтой полосы улицы. Игнатьев отпустил ей затрещину, как старшему ребенку приводил последний довод на глупые капризы, но не рассчитал: Света упала.
- Не подумай у Ляльки драку устроить. Там ребята крутые, пиканут запросто, - она поднялась, отряхнулась, проверила сумку.
Дом Игнатьева рядом, трехкомнатная квартира Злобина за поворотом, но пойти некуда. Он чувствовал, что сегодня, второй раз за вечер, его обманули. Раненый жаворонок превратился в скользкую тщедушную пиявку, впившуюся в его расслабленное, запутавшееся тело: она не собиралась отпадать, сильнее притягивалась мужским самомнением.
- Пошли, что стал... - Света отошла метров на десять, обернулась. - Не злись, ты мне нравишься. - Она вернулась, взяла его под руку. - Никогда так не гуляла. - Первый раз за вечер Света улыбнулась.
Игнатьев пошел рядом с ней, но все же обернулся на свои окна. В доме все спали, только в третьем подъезде на первом этаже горел свет, там располагалась квартира, принадлежащая вневедомственной охране.
- Расскажи что-нибудь, - попросили Игнатьева, но он молчал. Что
можно было рассказать? Поплакаться об измене жены, услышать еще какое-нибудь ласкательное словечко?.. Что может в нем понять наглая малолетка, смотрящая свысока, уверенно положившая руки на кнопки управления. Рассказывать, как ездил в командировку, пил в гостинице, играл до одури в карты, приставал к официанткам... Это она знает и без него, и даже лучше. Вспомнить бесиво юности: магнитофонные гонки-танцы ночи напролет, дуркующие компании, не нуждающиеся в лидере, обмен энергии мускулов при выгрузке вагонов - на первые джинсы и море вина, или поведать, как перешел в снабжение, публично послав начальника бюро, в котором раньше работал - ей будет интересно. Днем можно в кино сходить, а потом поговорить, но сейчас ночь. Игнатьев молчал.
Лялина квартира располагалась недалеко. Минут двадцать продолжалась обоюдная тишина, внешне лживо напоминающая близость. Света звонить не стала, здесь была своя система пропуска. Она легонько надавила дверь плечом - раз, потом еще попробовала и, снова улыбнувшись, сказала Игнатьеву: "Полна хата гостей".
Открыв металлический ящик, старомодно висящий на входе, она вытащила что-то похожее на нож и зубило одновременно, ловко проникла странным орудием в щель между дверью и бруском рамы, повернула, открыла проход в квартиру. Игнатьева ударило запахом черствого хлеба и тараканов.
- Посвети, - попросила она.
Они прошли в темноту, туда, где должен быть зал. Игнатьев достал спички, но долго не мог зажечь, деревянные палочки ломались в его замерзших пальцах. Света отобрала коробок.
- Стой здесь, - она нырнула в душный мрак. Редкие вспышки освещали непонятных существ на полу, их было много, если судить по голым пяткам и разнообразной обуви. Входная дверь оставалась приоткрытой. Услышав недовольный мат, сопровождающий передвижение Светы, Игнатьев поспешил закрыть ее и случайно прижал край плаща. Слепыми руками он нашел замок, освободил одежду. Впуская свежий воздух в квартиру, Игнатьев заметил у противоположной стены на коврике дремлющего кота. Минуту назад его там не было. Свернувшийся в клубок, кот почувствовал человеческий взгляд, выпрямился, зевнул и поднялся на следующий этаж. Он был ухоженный, пушистый, наверное, имел дом и хозяев, но предпочитал ночевать на площадке, не желая беспокоить людей своими похождениями.
- Все занято, пошли на кухню, - Света толкнула Игнатьева в комнату рулоном свернутого матраса. Она хорошо ориентировалась в темноте, быстро нашла свечку, расстелила матрас, разложила закуску и протянула бутылку спутнику: "Отчепляй, ужин будет при свечах", - забилась в угол, поджав ноги под себя. Лицо ее изменилась, похорошело, сверкало в темноте, отражая пламя свечи.
Игнатьев выпил один, не закусывая, лег поперек матраса, не снимая плаща. Мебели на кухне не было, он растянулся в полный рост.
- А ты ко мне приставать не будешь?
- Нет.
- Интересно. Первый раз вижу такого мужика.
- И последний.
Игнатьеву не хотелось разговаривать, он прислушивался, как алкоголь растекается по организму, и смотрел в сгусток темноты - на окно для вытяжки у потолка.
- Жалко, у меня как раз безнаказанное время.
Света долго держала стакан, потом быстро выпила, стараясь уложиться в один глоток, но поперхнулась. Кашель поднял ее с пола, толкнул к раковине. Игнатьев подтянул ноги к себе, спасая брюки от возможной блевотины, закрыл глаза, надеясь, что уши тоже откажутся от своего назначения. Но ничего не произошло. Света откашлялась, потянула носом и села на свое место.
- Противно? Гадкая я? А чего тогда приперся, валил бы домой к женушке в теплую постельку.
Игнатьев налил себе еще, стараясь разделить содержимое бутылки на четыре раза.
- Что молчишь?.. Тут тебе не дом колхозника, спать катись на вокзал. Был бы здесь Витька, он тебе морду разбил бы враз.
"Странно, - думал Игнатьев, - я это все уже видел. Точно не помню - во сне или наяву, но происходящее мне знакомо, только я был в свете, а кто-то другой лежал рядом, пренебрежительно растянувшись на полу, и говорил мне обидные слова. Знаю, что будет через минуту: он возьмет бутылку и не спеша, боясь перелить больше отмеренной им порции, нальет в стакан, протянет мне. "Не кричи", - скажет он..."
- Не кричи. Выпей и не строй из себя дуру.
"Опираясь рукой на матрас, приподнимется, вытащит часы из кармана..."
- Уже три часа.
"Мне видно, что часы вызывают у него неприятное воспоминание, и он поспешит спрятать их в карман, но уронит и будет искать их под собой, не стесняясь меня, ругаясь матом, не стесняясь меня, ругаясь матом, как все знакомые, не замечая пошлости смысла, выражая иные чувства. Он уже пьян, но наливает себе еще, это для храбрости, выпив, потянется ко мне, чтобы еще сильнее забыться, убирает еду с матраса, которая как меч Тристана разделяет нас. Я вижу, понимаю его, снимаю куртку, мне действительно жарко, под ней одна рубашка, приталенная, она очень идет мне..."
- Ты давно с Витькой?
"Придурок, нужен он мне, как корове пропеллер. Нажрется - и драться. Правильно его посадили. Пишет: выйду - поженимся. Разогналась. Ему с похмелюги все равно, только бы засунуть, хоть в батарею. Убегу к тетке в Комаричи, пусть ищет, я бате с психу о свадьбе ляпнула, нечего приставать со своим ПТУ..."
- Тихо.. Твои друзья угомонились.
Игнатьев лег на упругие девичьи бедра. Над его головой оказалась высокая грудь. Попав в темноту, он испугался, подумал, что потухла свеча, но это он заслонил свет, когда укладывался в теплый овраг.
"Кнопки-пуговицы разлетаются легко, распахивают полы рубашки. Я
спошлю: "Ну, как стандарты? Хороша?.." Смотри. Ты же не ожидал. Я
такая хрупкая. Помню, как дернулись твои пальцы, когда я
поскользнулась, они запутались в пустоте рукава, испугались..."
- Здорово... - Игнатьев смотрел вверх, губы его тянулись к
вызывающей плоти, глаза умоляли не спешить, светлые холмы твердели,
отдалялись все дальше, заостряя свои вершины.
"Холодно, надо согреть, сильнее, только бы не увидел засос, что
оставил Леший на правом боку. Не спеши, старикан, порвешь джинсы. А пахнет так, словно в одеколоне купался. Я этот запах забираю с собой, откидываю голову на подставленную крепкую руку. Справился. Сейчас скажет что-то ласковое..."
- Света, ты такая...
"Я вижу его светлые глаза, радостное лицо, оно никогда не встречалось мне в зеркале, только перекошенная скула, да натянутая кожа щек, покрасневшая от бритвы. Ноги останавливают, просят игры, запах одеколона наполняется чем-то другим, но тоже приятным, и сладкое облако окутывает тяжелое дыхание тела..."
- Я тебя никогда не оставлю.
"Проспишься, наутро бросишь. Никогда... Все вы так говорите. "Нет, послушай..." "Потом слова, не надо слов". "Я..." - ладонь зажимает рот, хочу ее поцеловать, но она ускользает вниз, делает что-то, от чего он сжимается, но потом, поддавшись, сильнее прилегает. Он добрый, правда, уже в годах, но не очень, а вдруг и в самом деле привяжется? Заманчиво.
Правая рука дрожит от напряжения, но сдерживает тяжесть тела, другая скользит, точно зная, где остановиться - позвать на помощь губы.
Не стесняйся, обними сильнее - боль перерождается в ласку - ты же знаешь, куда деть мои ноги. Вспомни, о чем просила Нина на пляже в Киеве. Тогда он был сумасшедше юн, безудержно пьян, и весна творила свой колдовской коктейль под вуалью первых теплых ночей. Но в этой комнате ты заново рождаешься, и воздух нагрелся спиралью наших тел. Смелее теряй голову. Это не приказ, тут невозможно приказывать, надо просто исполнять пульс сердца и, оставив мысли, сознание, погружаться в радужную поволоку. Боль взрывает тишину. Влажное - теплое, твердое - горячее. Больше нет ничего, все исчезло, скатилось в пропасть, а ты поднимаешься выше и выше. Влажное - теплое, твердое - горячее, и снова теплое, и вдруг горячее бьет в спину..."
- Алик, козел! - закричала Света.
В дверном проеме стояла фигура с закрытыми глазами и отвисшей нижней губой, она держала двумя руками свой мужской брандспойт и поливала спину Игнатьева, Светины ноги, матрас, остатки закуски и еще не совсем пустую бутылку.
- Гад, что ты делаешь! - но он уже ничего не делал, упал спиной на стену, потом о туалетную дверь, не удержался, рухнул в пролете и захрапел на полу.
Игнатьев бежал, на ходу засовывая в портфель рубашку, которой вытерся в подъезде. Бдительный кот не дал мусорить в своих владениях, зашумел на ступеньках, вспугнув человека. Ранние прохожие оборачивались на Игнатьева в распахнутом плаще (пиджак потерян), рассекающего стену мокрого, осеннего снегопада. На четвертом этаже он ударил дверь ногой.
- Виктор, ты?
Еще удар. Стеклышко глазка потемнело: "Сейчас, младший на предохранитель поставил".
Игнатьев влетел, ему хотелось толкнуть Галю в проходе, но она уже была в спальне: "Дети, вставайте, папка приехал..."
Распахнув дверь в кухню, Игнатьев остановился. Перед ним на столе стоял незнакомый магнитофон, десятки раз чинимая им швейная машинка, а на линолеуме пола тряпичные лоскутки выложили мозаику. Галя положила руки ему на плечи, прижалась щекой к спине под плащом.
- Спят, сурки - бесились допоздна.
- Чье? - показал Игнатьев на магнитофон. Указательный палец еще дрожал.
- Девчата на работе дали Задорнова послушать, я оставлю еще на день для тебя.
Игнатьев в одно мгновение уставшей, ослабшей рукой отстранил жену, застегнул плащ, подошел к окну. На украшенном цветочными горшками подоконнике мрачнела пепельница, неделю ждавшая своего хозяина. Он усмехнулся серым сморщенным червячкам-окуркам, убитым его пальцами, открыл форточку и высыпал их на улицу. Ветер подхватил мусор и закружил его над перекрестком.


Другие авторы...