АТАМАН БРЯНСКОГО ЛЕСА

На легких дрогах носил царя по окрестностям Брянска сильный битюжский жеребец. Вот уже около полутора лет здесь продолжались работы. День и ночь эхом разносился стук многочисленных топоров, грохот падающих вековых дубов и сосен, глухой скрежет и лязг тяжелых кирок и ломов, долбивших рвы. Строилась оборонительная линия. Заново укреплялся и приводился в боевую готовность брянский кремль, для чего вокруг Петровской и Покровской гор строилась новая система рвов и валов. Земляной вал тянулся от правого берега Десны до глубоких оврагов Верхнего Судка. По велению царя закрыли Воскресенский женский монастырь. Теперь из монастырских келий нередко раздавались хриплые голоса подвыпивших солдат, а ночами визжали монашки, прихваченные в тайниках расторопными служилыми. Тысячи солдат и крепостных укрепляли город .и подступы к нему. За всем надо было приглядеть. Правда, Василий Корчмин верно и усердно выполнял указы царя, но Петр не мог целиком доверится даже такому надежному человеку. Хлопотливый царь возвышал свой голос над работной армией, приказывал, советовал, драл нерадивых, таская за бороды бояр и купцов, которые плохо или медлительно поставляли харчи, лес, тягло, людей. Быстро носился Петр на лихом коне, проверял, надежны ли дубовые засеки, глубоки ли рвы, остры ли колья на их дне, плотно ли утрамбованы земляные валы. От Шашнова лога тронулся в Городище, и вот на окраине села лопнула вдруг супонь на хомуте. Петр связал ее, стал подтягивать,- а силища-то у него богатырская, ремень снова порвался. Вдосаде Петр зло крякнул, бросил обрывок супони, а ехать надо, тороплив царь. Видит он: возле старой хаты, похожей на заброшенное воронье гнездо, стоит мужичок, росту невелик, а кряжист и плечи плотные, рубаха на нем из небеленой суровой холстины, подпоясан веревочкой, на ногах лапти новые, аккуратные - лычко в лычко кочедыхом. заправлено. Глядит на царя безбоязненно, улыбается да из пеньковой кудели веревочку крутит.
- Ну что бельмы пялишь? Ущербу моему сочувствуешь, али как?..
Мужичок спокойно плюнул на ладони, растер их, крутнул пенечку раз, другой и говорит:
- Видишь, государь. Супонь тебе изготовляю. Вот ужо- и готова. Бери! - протянул царю пахучую из свежей пеньки веревочку. Ухмыльнулся Петр.
- Эх, голубчик, - говорит царь. - Вот возьму да и выпорю тебя твоей же веревочкой. Шутка ли хомутище на моем степном великане... Вишь какой жеребчина... Разве эта веревочка стянет тяжелые клещи на хомуте?
-Ан и стянет! Хошь пори, хошь кори. Только не оборвать тебе мою веревочку.
-Дай попробую!.. -Взял пенечку, закрутил на ладони, в кулаки согнул пальцы, поднатужился, в плечах раздался, рванул раз, другой, третий, жилы аж на лбу надулись, а веревочка хоть бы что - ни одно волоконце не лопнуло. Оно и царю не грех признать мужицкую правду. - Молодец! - крикнул Петр. - Добрая будет супонь. Умелец ты настоящий. Да и пенька хорошая. Откуда в ней такая крепость...
- От земли, батюшка, да от солнца, да от воды...
Наша пенечка трубчевская, старинная... Этой пенечкой ты и шведа перекрутишь.
Понравился Петру мужицкий резон, и он совсем ласково спросил:
- Как зовут тебя?
- Филькой. Филька сын Лахома, - ответил мужик. - Супощевский, монастырский.
-А много ли вас, таких умельцев?
-Да почитай все сноровисты, у кого монастырь силенки не вытянул, кто по земле ходит... А кто на четвереньках, так и тот без дела не приютится, того отец-эконом в лес грибы шуровать... на четвереньках-то...
-Ну, молодцы же супоневцы! Ежели так крепка наша пенечка, победим шведа и на море... Парусы, канаты хороши будут? Так, что ли, а?..
-Ужо про море не знаю!.. Не бывал.
-А хочешь на море-то.. А?
- А чаво же, энамо можно! Нам чтоб больше земли, больше воды... Мы все к делу приладим. Нам что… все одно. Да тебе больше знать. Люди говорят, что ты знатный мореплавец...
Засмеялся царь, полез в карман и подал мужик рубль:
-Бери, супоневец, пригодится... Не пропей, смотри - Это мы способные... Только уж я больше по хозяйству... Ребят у меня больно много.
- Бери, заслужил. Вот и ребятам!
Крестьянин отродясь не держал в руках серебряных рублей, а тут целых два. Глаза его выражали удивление. Он весь как-то съежился и застыл в нерешительной позе.
Петр был далеко на пригорке, и уже не слышно было громыхания его дрог, а мужик все еще стоял с непокрытой взъерошенной ветром головой, держа на ладони рубли. Царь продолжал свой путь берегом Десны. Здесь в накат были сложены длинные мачтовые сосны, в железных котлах кипела смола с дегтем, валялись на подкладках огромные мотки канатов, горами вздымалась пеньковая пакля, всюду чувствовалась большая работа. Вызванная к жизни человеческой энергией, она все ломала на своем пути. Люди, как заколдованные, подчинялись воле царя, высказанный им план казался совершенно бесспорным. На Галерной, на пристани, на Пушкарной, где закладывался арсенал, всюду Петр встречал непосредственных 'исполнителей своей воли. Трудно жилось людям. Под легкими парусиновыми палатками, в шалашах из камыша и еловых ветвей ютились работные. Петр едва пробирался среди толпящегося народа. Из некоторых палаток раздавался стон, занемогли люди, болели, умирали. В этот приезд увидел он, что погост к самому лесу подвинулся... Страшно. Лекаря бы сюда, да где его взять? В Воронеже куда больше народа, да и то лекаря нет. И на Неве всего один лекарь. Мрут люди, ой как мрут. Возле одного шалаша Петр приостановился. Кто-то дрожащим старческим голосом рассказывал:
-Паны на Украине все туже и туже петлю затягивают, дыхнуть трудно.
-Погоди, - перебил другой, -скоро им раскачка начнется.
- Это как же так?
-А так. У нас на Дону Кондрашка господ всяких сколько перебил...
-Boт бы нам на Украине либо головы положить, либо здоровым да сытым быть.
- Пора бы...
-А ты знаешь, Генька, откель паны взялись?
- Бог сробил, - последовал ответ.
- Бог-то бог, но знаешь как, послухай.
- А ну, дед, расскажи...
--Так вот слухайте. Захотел бог пожрать, наделаю лепешек, поклал на просушку, ну, на солнце, да и задремал по старости, делов-то много, а кобель тут, как тут, давай лопать лепешки. Выскочил бог, глядь, все пес сожрал. Осердился, схватил собачину за голову да как двинет по камню. Из того места, где хвост растет и выскочил пан Каминский, лупанул по дубу - выскочил пан Дубовицкий, хватил по березе-готов пан Березовский, об вишню – вот - те и пан Вишневецкий. 'Вот, братцы, откеле паны пошли.
В шалаше раздался дружный хохот.
- Туды бы .их, братцы, и загнать, - крикнул кто-то.
Петр нахмурился. У него было свежо еще в памяти восстание Кондратия Булавина. Но он тут же успокоился: "Нет,-подумал он,-я поведу Русь вперед, на дыбы поставлю, а людей в работе изломаю, не хватит сил на гульбу. Ну, а насчет бар и панов, не беда, ежели и потреплют где, они же ко мне ближе станут". Нз шалаша донеслись звуки бандуры.
- Эй, дед, затяни песню старинную, - попросил кто-то.
- Ладно уж, слухайте.-И полилась тихая, дрожащая, стариковская:

А тем временем топчут конями
Землю-матушку злы татаровья,
Палят полымем грады стольные,
На землицу льют кровь невинную.
И вот, братцы, собрал Добрь своих деточек
И к Десняночке своей обращается:
Слушай, дочь моя! Грозный час настал -
Кликни звонкий зов младшим сестрам всем,
Пусть бегут они, разбегаются
Во все стороны края милого...
Заведут врага в топи топкие,
Уведут его в страшны омуты...
Молвил слово Добрь - и окутала
Хмара черная злые полчища.
Нет путей-дорог, нет тропиночек,
Грозен лес стоит, не шелохнется.
Манят ворога топи страшные,
Трудно бой держать, жутко быть в лесах.

-Эх-ма! Добрая песня! "Грозен лес стоит… манит ворога". - повторил Петр. - Спасибо тебе, дед.
Из палатки выскочили лохматые, нечесанные мужики.
-Здорово, ребята!..
- Будь здрав, государь!
-Та-ак!..-протянул Петр. -Трудно ворогу бой : лесу держать... Хорошо сказано. Вот и мы зам.шим лесп шведа, как тотДобрь, а? Одолеем?
- Одолеем, государь! - ответили мужики.
-А ну, дед, давай другую, про русских богатырей вспомни.
Едва только пронеслись первые звуки струн бандуры, как среди ближней толпы работных с криком: "Анчихрист" появился юродивый. Он был страшен, в длинной полуистлевшей холщовой рубахе, босой, со спутанными клочковатыми волосами и поднятым кверху крестом. Петр хотел было пройти мимо, но юродивый, подстрекаемый каким-то бородачом, вдруг бросился к царю.
- Душно мне, душно! - кричал он. - Геенна orненная, мука вечная, анчихрист. Ты послал грабить монастырь. Анчихрист, супротивник. Бей его!.. - крикнул юродивый, бросаясь с тяжелым железным крестом на царя.
Но в этот миг выскочил из толпы высокий бородатый человек и ловко сунул под ноги юродивого огромную плаху. Тот растянулся, вскочил с окровавленным лицом и, проклиная царя, гонимый толпой, бросился в Десну.
- Так его, так! Топи подлого!-ревел берег с неосознанной еще яростью.
- Братцы! - крикнул по виду молодой купеческий сын. - Афоньку-юродца Акула к земле пригвоздил..'. Акула!
- Знамо, Акула. Молчи, сосунок! - пригрозила полушепотом в ярком платке молодуха. - Аль .не видишь, сколько тут переодетых батажников... Захрипишь, как бык с перехваченным горлом... Молчи.... Пойдем лучше со мной в баньку, коль ефимки есть.
Лицо у купчонка побледнело от страха, и он словно растаял в несметной толпе работных. А Петр, как будто ничего не случилось, жарко говорил толпе, окружившей его: -
- Король шведский непрестанный ущерб понес под Мглином, Стародуоом, Поченом, Погаром. Гарнизоны оных городов не дерзал осилить и с побитой харей, нежравши, по Украине шатается. Малороссийский народ с божьей помощью стоит так, как от него и требовать не можно... Есть тут малороссийцы?
- Есть, государь!
- Молодцы! - крикнул Петр.
- Ура-а-а!-завопил берег.
Петр подозвал Герасима.
- Какой наказ государь? - спросил денщик.
- Взять из монастыря бочки с вином и каждому по доброй чаре. - И, увидев замешательство денщика, с хитрой улыбкой добавил: - Скажи Антонию, что в долг беру... После войны рассчитаемся. И опять к народу:
- Не сладко вам, и это ведаю. Не для своего услаждения мотаю силенки ваши, для России. Одна у нас мать-родина 'и краше ее нет на свете. Хочу Россию в блаженстве и славе великой видеть. Впереди Европы поставить. Толпа притихла. -Вот что, братцы, скажу вам. Злобствуют бояре и попы, но не верьте им. Обо мне одно ведайте: жизнь мне нужна для России, для блага вашего.-Вдруг он выхватил из толпы какого-то огромного, лохматого мужика, отскочил от него на шаг, да в грудь кулаком, а тот хоть бы что... не качнулся...- Во! Во! -кричал царь. -Силушка в ком!.. И обнял мужика.
- Сплю я, что ль? -крикнул Акула.-Ткни мне, школяр, в бок... Ткни!.. обнимает мужика... Чару добрую народу... Ну и диво! Вот это царь... Право, молодец!
...Работа, работа... Петр радовался кипящей вокруг удивительной энергии людей, живущих неимоверно тяжелой жизнью. Великие дни обновления. Он видел жизнь, не поглощенную бессмысленным созерцанием, он видел работу на берегу, на воде, под землей, на склоне горы. Ему было не стыдно за тяжелую дубину, которую он занес над Россией и взмахивал ею, чтобы разбудить дремлющие повсюду силы. Дубина!.. Трудно без нее в эти лихие годы. Трудно в стране, где так медленно становится народ в огромную упряжку, где азиатская лень впитывалась с молоком матери, надо было скоблить, выдирать эту лень и заставить придеснянского мужика строить новые города и крепости. "Строить, строить! Работать - в этом богатство и победа".-Так думал Петр. Он пошел было к своей повозке и не мог не задержаться при виде вышедших из толпы в ярких паневах и овчинных телогрейках девушек. Все они держались за толстую веревку, привязанную к широкому поясу бабы-поводыря. У бабы с совиным носом и большими желтыми глазами болтался за плечами берестяной кошель. Она передвинула его на широкую, впалую грудь и загнусавила: "Хряста ради подайте на пропитание несчастненьким"... потом властно махнула рукой, задергала веревкой и все девушки с застывшими, бессмысленными глазами нестройно, но громко завыли: "Мы, дурочки, играем в дудочки... Подайте дурочкам, играйте, дудочки..." Без складу и ладу они дули в сопелки, издавая какие-то завывающие дикие звуки. На небе маленькое облачко надвигалось на солнце. Одна из девушек закричала:
- Люди, люди, ловите солнышко... Уходит от нас солнышко... Скрывается ненаглядное. -Заплакала, запричитала сквозь слезы. -Ловите Степушку... Ловите мое солнышко... -Потом зычно расхохоталась.
"Господи!-подумал Петр, садясь на дроги.- Сколько же на Руси юродивых, дураков... Ах, как много надо работать..." И опять мысль: "A может, они представляются дураками, чтоб легче жить... С дурака нет опроса". И глянув на толстый зад бабы-поводыря, сказал:
- Распорядись!
- Куда их, государь? -спросил денщик.
- Куда? В монастырскую баню к солдатам. Вон какие дебелые... И то польза какая-то будет...

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Последние погожие дни октября в Брянске было особенно людно. Город жил в какой-то небывалой суете и напоминал кипящий котел, который то подогревали на большом огне, то студили под кучей серой золы. На улицах вперемежку с ериками работных, с озорными песнями гулящих баб гремели солдатские барабаны, ржали лошади, мычали быки и коровы. Пальба мортир за Десной, где шло обучение пушкарному искусству, сотрясала землю вместе с наскоро сколоченными хижинами. Дым от многочисленных кузен обволакивал раззолоченные осенью сады, мешался с дразнящим запахом яблок и крепкой капусты. У Черного моста в походных кухнях солдаты и ополченцы из дворян и крепостных варили просяную кашу, густо заправленную кусками жирной говядины и свинины. Возле котлов нетерпеливо толпились ребятишки, широко раздувая ноздри от манящего вкусного запаха. Немало котлов было из сверкающей меди, с какой-то заморской гравировкой на боках и таинственными надписями. Это военные трофеи, захваченные в боях под Лесной, Почепом, Стародубом. Несколько таких трофеев привезли в Брянск мужики - староверы и Акуловы ватажники, громившие шведские обозы на реке Ипути.
Повара-солдаты с важностью посматривали на пузырившуюся золотую поверхность каши. Вот кто-нибудь из них хватал огромную дубовую ложку, больше похожую на маленькое весло, и делая повелительный жест, кричал на ребят:
- Кыш, кыш, голодня! - а сам незаметно бросал им куски крутой каши.
Что же это за лакомство - ядерное просо, пропитанное в жирной свинине! Куски каши обжигают руки, губы, но зато сладкой благодатью стелятся по стенкам голодного желудка. А совсем рядом, у самой воды под обрывчиком малыши, подражая взрослым, тоже варят из полугнилых овсяных зерен кашу, заботливо размешивая эту шурду-бурду и пуская в глиняный горшок серебряные пузыри слюней.
А тем временем Петр принимал в монастырском саду староверов. Все они, длинноволосые, бородатые и степенные, - чинно преклоняли колена перед царем. Они показывали свои трофеи молча, лишь иногда коротко бросая: "Это на Беседи взяли", "На Ипути", "Под Стародубом"... Так что терпеливо стоя около трофейных крестов, мундиров, они и сами, казалось царю, были выставлены как герои.
- Вот, государь, свиделись... Мир нас послал радость и горе тебе поведать. Из Ипутьских лесов мы - люди старой веры и звериного житья. Скитаемся мы по лесной пустыне, по сухим стезям песчаным, питаемся мы злаком горьким, слезно плачемся по лесам с бабами, детушками... Милосердия, государь, просим. Но в своем благочестии неколебимы... Сидим мы на песках в лесу как злыдни. От твоих слуг прячемся...
- Ой, худо, худо живем, батюшка, - заголосили раскольники. - Зверь и тот приют имеет... Логово, значит.
Петр насторожился. Весь. вид бородачей говорил ему, что это староверы из западных лесов, бежавшие туда еще при его отце-царе Алексее. Вначале Петр терпимо относился к ревнителям старых обрядов, но, когда среди стрельцов, поднявших бунт против царя и его новых порядков, оказалось много раскольников, он резко переменил к ним отношение. Старообрядцев облагали двойным подушным налогом, не допускали к государственной службе, жестоко разоряли их поселения. Старообрядцы по-своему негодовали против царя и чиновников. Они семьями уходили в лесные дебри, окруженные болотами, озерами, топями, а когда их обнаруживали и подсылали карателей, они нередко сжигали все свое небогатое добро и самих себя.
Но теперь перед Петром стояли староверы, доказавшие свою верность Отечеству, Они вспомнили, что прежде всего они русские, а уже потом инаковерцы, и, вооружившись кто пищалью, кто кием, кто рогатиной, били шведов, брали в полон и приводили к русским генералам. Вот почему Петр не подавал виду, что перед ним беглые раскольники, хотя в душе и не совсем еще верил им.
- Говори, чем отблагодарить вас за верность Отечеству, - обратился царь к низкорослому худому бородачу.
- Житье наше такое, государь, что хоть сегодня в вир, один конец, - с поклоном ответил бородач.
Непригляден вид этого человека, на лице темнели кроваво-синие подтеки, а на правой щеке еще кровоточил глубокий незаживший шрам.
- А как вы добрались сюда? - полюбопытствовал царь.
- А, государь, как сквозь огонь. Надысь монахи схватили, незнамо за что били сперва в рожу, свалили с ног, без всякого милосердия катали.
- За какую же вину били? - строго спросил царь, ища глазами Антония.
- Нет за нами вины. Обрядов мы старых. Вот она суть какая. А они похватали, кричат: "Крестись тремя перстами". Не будем, убейте - не будем. Тогда что звери ненасытные набросились... Трижды разбойник кто совесть человеческую мучает, - завершил бородач.
- Да-а,- протянул Петр. Досталось… А ранение где поимел?
- Швед рубанул. Ну да и он живой не ушел, на рогатине дух спустил. Почитай, их всех перебили, которые от твоего войска из-под Лесной разбежались. ' Глаза у Петра сверкнули блеском радости и благодарности.
- Ну и молодцы, вот это молодцы! - воскликнул _ царь.
- Постой, государь, - оживился бородач. - Вот тут у меня все для тебя припасено.
Он засунул руку глубоко за пазуху и вынул оттуда пропотевшую тряпку, в которой был завернут пергамент. Петр бережно взял бумагу.
- А как зовут тебя? - спросил царь.
- Василием, батюшка. Василий Клинцов.
- Распорядись, Герасим, чтобы их накормили в монастыре и отдых дали. Да узнай, кто из монахов Клинцову лупку устроил.
- Спасибо батюшка, превеликое тебе спасибо за почтение к нам, - с нескрываемой радостью произнес Клинцов, и все поклонились. - Еще хочу тебе сказать: не одни мы шведа били, атаман Максим, по кличке Акула, крепко со своей ватагой держался...
- Государь, не слушай его,- вмешался подошедший Антоний.-Вор и разбойник сей Акула. ,В кандалы его, да на плаху...
- Не спеши судить, подумай, отец, нельзя ли найти оправдание,- ответил царь.
- О государь... Акула что генерал душой и телом...
- Так... Генерал среди мужиков, и мужик среди генералов... Ты, Герасим, разумей все это...
Царь обласкал ходоков, пообещал Клинцову проявить добрые чувства к атаману Акуле.
Придя в свою келью, Петр внимательно прочитал сказку раскольников. "Година тяжелая,- писали они, - враг топчет русскую землю, людей губит, разор чинит Следуя заветам отцов своих, поднялись мы против шведов с ружьями и рогатиной. Все исполнили, как доброму человеку надлежит, побили врагов немало". В реляции своей раскольники обещали, что и впредь всякому врагу готовы ответ достойный дать, а в заключение пред шагали свои услуги в качестве мачтовиков. "Мастера мы прехорошие и рубать мачтовые деревья для флота твоего будем с превеликой охотой".
Петр был обрадован подвигом людей, которые не пожалели себя для родины, не упомнили зла, причиненного им царскими приказчиками и церковниками. Раскол и нередко переплетавшаяся с ним боярская реакция тяготили царя. Но эти простые люди - какая-то загадка. Чудесные у них души. Они не виноваты: ни горькая нужда, ни притеснения и обиды, ни прямые издевательства не выжали из них доброго чувства к отечеству. Поруганные служителями царя, крестьяне поднялись на защиту родной земли. Это великое чувство родины стало глубокой страстью русских, страстью, доходящей до самозабвения, до самопожертвования. Кто оценит этот подвиг? Может быть, долго он будет лежать еще под спудом непризнанным, невидимым? А люди, совершившие его, целыми поколениями сойдут в могилу без благодарности, задохнувшись от тяжкой нужды. Но что бы то ни было, что бы ни свершилось, какая бы злая доля ни повисла над народом,- ничто не заглушит этой силы жизни. Народ двинет Русь вперед.
"Зело хорошо: есть чем гордиться истории нашей, - думал Петр. - Без таких людей было бы стыдно жить на Руси. Вот он, Василий Клинцов, простой мужик, едва речь плетет, но какая сила в нем! Без всякого вознаграждения государственную службу несли мужики от горы Поповой до Почепа, от Почепа до Трубчевска стеной против шведа встали. Да и в Брянске день и ночь работают, засеку против врага сооружают, укрепления возводят... А кто работает - мужик. Вот где сила державы моей".
B ту же ночь Петр написал благодарственный указ староверам, вершившим ратный подвиг против шведов. Земли, на которых поселились крестьяне-староверы, Петр отдал в потомственное пользование этим русским пахарям и дозволил им вести торговлю лесом, медом, воском, дегтем, пенькой и прочими богатствами земли.
Утром Петр приказал обнародовать сей указ. Он был торжественно зачитан на Монастырской площади и вручен. растерявшемуся от волнения Василию Клинцову. При всем народе царь сказал раскольникам:
- Земно кланяюсь за услугу, оказанную отечеству.
Староверы упали на колени и поклонились на все стороны. Толпа ответила одобрительным гулом. Здесь же Петр распорядился выдать Клинцову и его людям из монастырского стада коней, а из кладовой новую одежду. Лицо у царя в эти минуты было кротким, как у ребенка. В полдень раскольники поехали на запад к родным берегам Ипути.
Октябрь уходил не спеша, устилая землю золотыми коврами. Над полями крутились отяжелевшие вороны. Оголявшийся лес вытягивал свои длинные руки, светлел. Моросил мелкий дождик. Пахло прелым листом. грибами и брусникой. Из мелколесья на дорогу часто выскакивали стада лосей и косуль, временами высоко в небе проносились косяки перелетных птиц. Клинцов со своими людьми ехал осторожно глухими малообжитыми местами. Изредка встречались деревушки, из ветхих, темных хат выходили худые, изнуренные тяжелым трудом женщины, выбегали голопузые ребятишки. Мужчины ушли на охрану укреплений, на строительство мостов и дорог. В глухомани иногда раздавался свист или окрик "гулящих людей", укрывшихся в лесах от разорительных налогов и лихой жизни. Но ничто не страшило раскольников. "Что нам теперь непогода, что разбойники, - думали они, - радость везем. Теперь и море по колено, у нас будет земля". Вспомнили про Акулу. подумали: "Приедем к своим, в поминание запишем Максима. За здравие".
Глухой ночью раскольники приехали в Почел. Там при свете смоляных факелов все еще не кончалась работа по укреплению города.
Вечером на третий день они были дома, а к зиме 1708 года на берегу маленькой речки Московки в звонком сосновом бору появился новый поселок. Вскоре Василий Клинцов умер от ран, полученных в бою, но посад, основанный им, люди назвали его именем и навсегда сохранили благодарную память о своем вожаке.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Проводив раскольников, Петр принял брянских купцов. Впереди всех стоял Мартынов, рядом помещик - торговец Гончаров. Оба искали внимания Петра и, желая угодить царю, Мартынов, захлебываясь, предлагал:
- Бери, государь, бери на поддержку соленые грибки, яблочки моченые, огурцы. Печенку не откажем...
- Только, - перебил Гончаров, - избавь, государь, от гулящих, тех, кто в разбой подался и нашим обозам к большим городам ходу не дает... Огради!
- Батюшка! Государь! - завопил Мартынов, - Спаси и сохрани от разбойника, лиходея Акулы... Служилых оплатим... Вот... бери, государь, - потряс кошелем.
- Оплатим, оплатим, - заголосили купчишки.
- Стражу, солдат - все оплатим, государь, - подтвердил Гончаров. - Жить стало невмоготу, бабы наши от страха в светлицах позеленели, в сад ступить боязно. Сплошной стеной за тебя, государь... Упаси только от разбойников.
- Верь, государь. Акула - разбойник, чистый злодей... Вражина поганая. Смерть гулящая, деток дворянских да купецких изводит.
Лютовали купцы в наговоре про Акулу так, что озлили Петра до самого сердца.
- Будет голосить, - прервал он их. - Обнежились вы ,в своих усадьбах. Деньги нужны - заберу... Военные операций надо готовить. Разбойники... Акула... Слыхал, знаю все. Ладно, потом. А ты, - обратился строго к Мартынову, - я тебя, плута, насквозь вижу... Куда ты дубы, что на Болве выросли, сплавил, сукин сын?
- Государь-батюшка...
- Я тебе дам, батюшка-матушка... За каждый дуб на твоей спине шомпол изломаю.- Потом более мягко добавил: -Сойдемся, купцы, не обижу... Разберусь и защита будет. А теперь -чтоб завтра для Данилыча деньги были. Благослови их, отец. С богом!
Оставшись наедине с денщиком, Петр на минуту задумался. Потом сунул бумагу:
- Пиши: "Повелеваю закрыть монастырь в честь святых Петра и Павла, а монахов тех, кто желает жить в душевной молитве, отослать в Одринский, а кои не желают пребывать в молитве и посте, могут идти в мир житейский. Имущество монастыря передать в казну". Пока все. - Потянулся, зевнул широко, сладко. - Душно что-то. Перед дождем, что ль... Пойду в сад, отдышусь.
...Вместе с вечером на землю опустилась тишина.
Блеснул над Десной хозяин ночи - Юпитер, загорелась светлоликая 'Венера. Из монастырского сада и прибрежных кустов доносилось чириканье воробьев, казалось, что кричал каждый куст.
"Хорошо! - подумал Петр. - Всяк по-своему поет Ишь, как бойко воробьи осень провожают". Вдруг за стеной монастыря раздался цокот лошадиных копыт. "Кто бы это? Судя по галопу, курьер скачет", - решил царь и поспешил в свою келью. Не успел он закрыть дверь, как у порога появился офицер.
- Ваше величество...
- Ладно, величать-то! Дело говори. - Царь явно нервничал.
У офицера сохли губы, чувствовал, как язык прилипает к небу.
- Беда, государь. Вчера близ Десны, возле села Макошино, Мазепа перешел к шведам...
- Кто... кто... Мазепа? Откуда сия весть?
- Казак прискакал... наш казак...
- Мазепа... Иван... - дико закричал Петр. - Друг! - Лицо его на мгновение застыло, большие круглые глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Нет ничего страшнее, чем предательство человека, который считался другом. Оно подобно удару ножа в спину до самого сердца. Петр был страшен в ярости своей. Вспомнил про Кочубея. "Что я наделал? Зачем погубил благородного казака?" - Мазепа иуда, враг, - повторял царь и метался по келье, как затравленный зверь. - Подумать только... Двадцать лет Мазепа был верен. Честно служил. Изменник! Иуда!
Стоявшие в дверях офицер и все, кто слышали Петра, оцепенели от горя и страха. Вдруг царь с ходу распахнул дверь и, как был в одной рубашке, побежал к конюшне. Серый в яблоках донской жеребец, подарок черкасского казачьего атамана, почуяв хозяина, заржал и потянулся к воротам. Набросив седло, Петр вскочил на лошадь и вихрем помчался по безмолвному двору, мимо храма в сад, перемахнул через ограду и очутился на дороге. Осенняя ночь обдала его волной изморози, и все тело мгновенно почувствовало сырость. Умный конь, как будто понимая желание хозяина, выскочил на большак.
"Измена!" - захлебываясь от злобы, кричал Петр.
Но слова его глохли на лету, прибиваемые к земле тяжелыми струями начавшегося осеннего дождя. Сквозь страшную ночную тьму простоволосые, белые словно покойники, как призрачные тени, с криком "Остановись, государь, остановись!" мчались за ним монахи.
"Измена на Украине, измена", - хрипло сипел царь, пришпоривая своего любимца. Тревога хозяина передалась животному, конь несся бешеным галопом на Почел. Только у Шашнава лога царя смог нагнать Герасим с группой всадников-монахов, которые, как были в нижнем белье, так и бросились на лучших монастырских скакунах по следам царя в смертельном страхе за его жизнь. Возле Выгонич лошадь Петра поскользнулась и осела. Петр успел выскочить из седла, денщик и монахи окружили его, спешились.
- Остановись, государь. Прибыл гонец от Меншикова, - проговорил Герасим.
- Так что же Данилыч? Что? - неистово крикнул Петр.
- Жив, государь, здоров, успокойся, занял Батурин. А изменник бежал к шведам с кучкой сердюков и родни своей. Украина верна нам осталась, - выпалил Герасим без передышки.
- То правда? - радостно вскричал царь.
- Христова правда! - хором ответили монахи.
-Слава Данилычу! Слава-а! - Петр поднял руки кверху.
...К Свенскому монастырю подъезжали шагом, окна Сретенского храма были освещены, тихо и глухо, с какой-то нелюдской тоской звучал малый колокол, созывая на богослужение. Дождь утихал, на дворе горели смоляные факелы, чмокали по лужам идущие к церковным воротам седовласые старцы.
У главных монастырских ворот Петра встретил Антоний, окруженный монахами и молодыми послушниками. Он был напуган, бледен. Здесь Петр тяжело спустился с лошади, кто-то из молодых монахов накинул на него черный бархатный кафтан. Тихо вошли в полуосвещенную церковь. Печальные, страдальческие лики святых смотрели с церковных стен грозно, с упреком. Петру казалось, что вот так же на него смотрит с тоской, страданиями и упреком вся Русь. Что сказать в этот грозный час?
На обе створки открылись позолоченные царские двери. Теперь навстречу Петру настоятель вышел в полном облачении, яркий свет из алтаря рассыпался звездами на его тяжелой серебряной ризе. Игумен на мгновение остановился, вознес двумя руками золотой крест над головой и видно было, что он впал в состояние какого-то самоуглубления, и, шевеля губами, повторял молитвы. В церкви стояла мертвая тишина. Казалось, все, кто был здесь, застыли в глубоком томительном ожидании. 'Вдруг высоко, под самым куполом, затрепыхала крыльями и протяжно, грустно закричала сова.
- Будь проклят злодей, христопродавец Иоан Мазепа, - прошипел царь и голос его был услышан всеми.:
И в ту же минуту иеромонах словно очнулся и, собрав вса свои силы в широкую грудь, торжественно и гневно грянул так, что дрогнули стены иконостаса:
- Изменнику Иоану Мазепе анафема! Анафема!
Анафема!..
-Анафема! Анафема! - загремели монастырские хоры, сотрясая церковные своды.
Затем певчие на клиросе пропели многолетие великому государю. Петр стоял на коленях перед иконой богоматери. Люди тяжело вздыхали, многие плакали. Лицо Антония застыло в неразгаданных чувствах.
Придя в келью, усталый и душевно разбитый Петр долго не мог успокоиться. "Трудно перенести измену, а главное - время дорого, - думал царь. А что его годы для истории - один миг. Спешить надо, выиграть время, возвышать голос над всей Русью, подхлестывать ее, гнать вперед. Из страшных дебрей, из мрака, из крови, из нищеты нужно тянуть Русь. Она как великий горн, раздувай его, куй железо. Веди Русь на кручу истории, забудь время. Человеку дан миг, цени его и не щади ради великого дела людей. Наступай па Европу, пока она не задавила тебя".
В церкви во время службы Петр немного рассеялся и успокоился, но, оставшись один, он опять пришел в ярость.
- Иуда, предатель... Целовал, крест. Гад! Лезвие ножа тебе целовать. На мякине провел меня, старый дьявол. Бедный Кочубей... Ослеп я, ослеп. Верил гадине. Друга Кочубея загубил... - хватаясь за голову, рычал Петр.- Герасим! Герасим!
- Иду, государь,- отозвался денщик.
- Послушай! Мазепу живым бы!.. Сто тысяч заплачу... Сто тысяч за голову иуды. Боже милостивый, помоги извести гадину. Бог молчит. Ты молчишь. Говори, Герасим...
- Добрые люди сказывали, государь, что атаман по кличке Акула, смел, умен, благороден, хотя из смердов.
И Герасим рассказал царю о делах и личности атамана. Не вытерпел Петр:
- Да, такой мне и нужен! Зови, зови его скорей! Только тайно все делай!..
- К вечеру он будет здесь, государь... -ответил денщик, направляясь к выходу.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

...Глухое подвальное помещение монастыря было наскоро обставлено дубовыми скамейками. Небольшой круглый стол накрыт черным бархатом. Несколько толстых свечей горели ровным светом. В сырой комнате могильная тишина и тяжелый запах уставшей плоти. Царь сидел на дубовом стуле с резной спинкой. На cтоле возле подсвечника, представляющего собой высоко задранную пасть какого-то мифического зверя, лежало развернутое евангелие. Когда вошел Акула в сопровождении денщика, царь вздрогнул, от чего Акула сразу почувствовал какое-то неудобство. Петр смахнул упавший на лоб густой локон. Вытер глаза большим красным платком. Повеселел. Даже подмигнул Герасиму. Тот весь в готовом внимании.
- Он!
- Точно он! Атаман по кличке Акула.
- Хорош... Нечего сказать, ладно скроен. Видится в нем крепкая порода... А теперь все по порядку отвечай, как на духу, вроде как под пыткой. Понял? - Акула кивнул. - Ты ли крепостной Свенского монастыря Максим сын Фролова из села Добрунь?
- Я самый,- ответил Акула.
- Ты ли собрал холопов и повел их на Дон?
- Я, государь.
- Ты ли вместе со злодеем и вором Кондрашкой Булавиным воевал против христианского царского войска?
- .Кондратия Булавина в глаза не видел, но за вольный Дон сразился... Хотел, чтоб Дон был вольным краем без бояр и помещиков...
- И без царя?.. - строго вскинув брови, перебил его Петр. Акула промолчал.
- За вольный Дон, без царя, - пытал Петр. - Без дубины, без кнута? Да вы там друг другу за землю глотки перегрызете... Не готова Русь, - чтоб без дубины…
- Не хотели мы без царя, за волю на Дону бились.
- Ах, бунтари... Семнадцать месяцев Кондрашка Булавин потрясал царский престол. А кому польза, а? Кому, опрашиваю? Молчишь? - Петр волновался. - Снесу голову - тогда поумнеешь. Упреждаю тебя. Не справиться холопам с государством. А враги растянут Русь.
- Ежели народ станет, не растянут... Надо больше вольных стрелков снарядить против Карла.
- Петр усмехнулся. Вынул трубку, набил табаком, прижег от свечки.
- Мне, атаман, самому немного надо. Для России стараюсь... Потому и строг, жесток... Всяко бывает. Пришел я на этот свет не то чтоб самому только жить, надо готовить жизнь для других - потомков наших. Затруднил мужика. Верно. Зело умный труд сплотит народ, через оные работы войдем в мир богатой Европы, умнее станем.
-Добрые слова, государь. Знаю, что на том ты стоишь... Держи Русь крепко, труд веди мудро, - народ умеет благодарить. Может стать так, всех царей народ забудет... А тебя нет! Люди за тебя, потому Карлу не одолеть Руси, как он ни пыхти, а голову сложит. А дома у нас, ох круто... В лес ушел, душа не терпит, нет за мной большого греха, государь. Боярские да купеческие кошели трясли. Лихо от них. Шведов тоже немало побили. За отечество стояли.
- Ого ты какой... Широкий мужик. Как волк! Корми его, пои, а все в лес морду воротит?
- Какой есть, государь. По велению сердца дрались со шведами. Теперь ведомо тебе, сколь ухлопали врагов.
Царь искренне улыбнулся. Потом строго спросил:
- Откуда теперь пришел? Меж дворов шатаешься? Али как?.
- Добрые люди приютили в Княвичах... А сюда пришел тебя, государь, повидать, о своей вольнице попросить.
- О вольнице! - строго сказал Петр. - Да твоих гультяев в железо да в Воронеж, либо на Галерную в Брянск, работать надо, а они гулять надумали... Правду искать... Отечество в опасности, теперь ли счеты с боярами да купцами сводить... -Царь нервно зашагаю по комнате. -Грамоту читап? Молчишь! На воеводин двор вас всех... под стражу... Эх ты, сукин сын! Да я тебя, -он схватил Акулу за грудь и новый кафтан затрещал по швам. Но в этот же миг царь почувствовал, как руки -клещи зажали его самого так, что дыхнуть, тяжко. - Ну и силища!.. С тобой бороться, что с этой стеной.- Тот улыбался.- Ну, брат, и молодец... Другого такого,, пожалуй, и не сыщешь, как Герасим. - От этих слов у Акулы румянец вспыхнул на щеках. - Против такого, - любовался теперь царь атаманом, - не устоять. Богатырь!.. Пересвет!
- Слыхал, это тот, что татар как орехи щелкал,- ответил Акула.
- Еще одно. Слушай! - и Петр внимательно посмотрел на атамана. - Ты бросил плаху под ноги юродивому, когда тот кинулся на меня?
- Я, государь.
- Добро, Максим, я у тебя в долгу, значит... Тащи, Герасим, водку, закуску... Угостим атамана. Люблю смелых, открытых душой... Садись, Максим. Большое дело я хочу тебе поручить... А молодцев твоих не забуду... Так вот слушай мой наказ. Вдвоем мы с тобой. Да видит нас бог... Слушай, атаман, - и, кивнув на Герасима, добавил: -Он мой денщик, все должен знать...
После беседы Акула сказал:
- Я готов, государь. Иду... И если смерть застигнет меня под другим небом, то знай, что последняя дума будет о Родине, о народе, о тебе, царь.
...Утром, когда холодное осеннее солнце осветило большой монастырский двор, народ долго таскал чучело Мазепы, сделанное из соломы и тряпок, по дорогам Брянска. Останки чучела повесили на перекладине между двух осин. То же происходило в Глухове, Переяславле, Чернигове, Москве. Народ клял изменника. Но Петра уже не было в монастыре, он выехали Погребки к своей армии. Здесь он получил радостное известие от Меншикова: "При сем доношу вашей милости,- писал он, - что здешние казаки, сотники и прочие полчане со слезами просят меня не допустить их до погибели, проклинают гетмана и, узнав о нашем пришествии, в великую радость приходят".

В начало раздела "Торговая столица"