РОЖДАЮСЬ ВНОВЬ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1
Колесников обнаружил под откосом товарный вагон. Его, видимо, не раз перекувыркнуло, когда валился с железнодорожной насыпи, но остался цел, только железо на крыше помято. Стоял вагон под двумя раскидистыми дубами, на поляне, недалеко от реки.
«Самое подходящее помещение для конторы. Будет куда инструмент положить», — по-хозяйски оценил Колесников находку.
День зарождался безветренным, теплым. Лес стоял стеной на противоположном берегу, отражаясь в воде. «Жаль губить его, да еще вблизи завода... А что делать? Сплавом сверху брать, скоро зима... А, черт... Извечная распря производства с природой: хочешь не хочешь, природа — жертвуй...»
Колесников обошел всю площадь будущей лесопилки. На полдороге к вагону встретилась Сережкина ватага. Ребята доложили, где и как они расклеили объявления, и что к ним люди собираются стаями.
— Хвалю. — Его взяла опаска, не переусердствовали ли с объявлениями. А ну, как попрут косяками, тогда что? Куда всех денешь? Сколько лесопилка на первых порах может поглотить рабочих рук?
Осмотрел еще раз вагон. Ребята ходили по пятам, как цыплята за клушей. — Похоже на контору? — спросил он Сережку.
— На какую?.. — не понял тот.
— Значит, не похоже. Ножовку, молоток, клещи раздобудем?
— Зачем? — выступил самый маленький, Корявый.
— Как зачем? — обернулся к нему Колесников, нарочито подбоченясь. — Стол директору надо али как? А сесть на что? Без этого как же я буду руководить? — Малец чуть не расплакался от такого допроса. Колесников потрепал его ласково за вихры. — Добывайте инструменты, будем с вами мир сотворять заново.
Пока ребята бегали за инструментами, он наносил с развалин старых досок. Наниматься на лесопилку никто не шел. «Неужели день пропадет...» — брала досада.
Показались ребятишки.
— Идут, дядя Андрей, идут к нам!.. — издали кричал Сережка.
Колесников спохватился, что извозил пиджак, когда носил старые доски. Торопливо привел себя в порядок.
Ребята застыли неподалеку, интересно было посмотреть, как нанимаются на работу.
— И карточки на хлеб, на сахар сразу им выдаст? — спросил Сережку Корявый.
Сережка сделал вид, что не расслышал вопроса.
— А какие они, эти карточки? — не унимался Корявый.
— Замолчи, а то дам... «карточки». — Сережка и сам не знал, какие они, карточки, о которых написано в объявлениях.
— Привет строителям! — начал Алеша Пупко еще издалека.
Серафима Егоровна, подходя, чуть замедлила шаг. Одета она была в синий костюм и белую кофточку. Ей очень шел белый берет.
— Разрешите познакомиться, товарищ директор... — Алеша Пупко пропустил Серафиму Егоровну впереди себя.
— Белых, — сказала она, подавая несмело руку.
— Колесников.
Серафима Егоровна задержала взгляд на его лице и как-то поспешно, словно закапризничав, отошла в сторону...
Алеша, сглаживая неловкость, протянул директору руку:
— Пупко. Но сегодня буду Чайкиным. Женюсь. Фамилию жены принимаю. Надоело быть Пупко да Пупко. Даже немцам не нравилась моя фамилия, объявляли пять тысяч марок тому, кто оторвет Пупко голову.
Колесникову не понравился шумный парень. Странной показалась и она — не девочка, чтобы жеманничать.
Алеша почувствовал в молодом директоре человека неразговорчивого, сразу перешел к делу.
— Я... Мы, значит, бывшие партизаны, просим вас, товарищ директор, подыскать Пелагее Федоровне работу полегче. У нее со здоровьем, понимаете ли...
— А вы? — спросил Колесников.
— В армию, товарищ директор. Серафима Егоровна тем временем совладала с собой. Фамилия и даже рыжие волосы, что служило явкой приметой, ее еще не убедили. Лицо же Андрейки помнилось смутно. Вдруг она поняла всю несуразицу своего положения. Если он окажется братом, признаться она ему не сможет. Ей надо ради него уйти отсюда. Уйти из города. Она должна и обязана это сделать.
— Если вот табельщицей.... — сказал ей Колесников.
— Подойдет, — поспешил согласиться Пупко.
— Будем считать, что вы на работе. Занимайте вагон... Как вас?.. — Колесников на полуслове задержался. — Пелагея Федоровна, — подсказал Пупко.
— Будьте хозяйкой, Пелагея Федоровна. На работе люблю порядок. Бываю груб.
— Учту... — собрав всю волю, спокойно ответила она. И уж не могла удержаться, чтобы не выяснить до конца, спросила: — А вас как?
— Андрей Егорович. — Он повернулся к Алеше, положив свою тяжелую ладонь на плечо. — Ну, так как, Чайкин - Пупко, на свадьбу позовешь?
— После войны закачу пир... весь город позову, Андрей Егорович!
Они не видели, как Серафима Егоровна, услышав имя и отчество Колесникова, опрометью кинулась в вагон.
— Что же это никого нет?.. Или еще не очухаются после торжества?.. — Большой, нетерпеливый, Колесников казался как бы раскаленным.
— Видел, шли... — неопределенно ответил Алеша.
— Может, Нас не находит?.. — озадачило Колесникова. — Пелагея Федоровна, — обернулся он к вагону,—я скоро вернусь.
Вместе с Пупко пошел он к заводу. Ребята, положив инструменты возле дуба, мчались впереди.
— Вон их сколько!.. Там еще... и еще... Много их тут, дядя Андрей!.. — закричал обрадованный Сережка, взбежав на ворох разбитых кирпичей, останки какого-то цеха.
Наверх поднялись и Колесников с Алешей, отсюда, как с вышки, видна вся заводская панорама. На пепелище копошились группами люди. Колесникова заело. Но он промолчал. Прибавил шаг. У бывшей котельной Алеша Пупко познакомил его с дядей Володей, старик раскапывал что-то лопатой.
— На твою «лесопырку» и глядеть не пойду, не говори лучше со мной, — взъерошился он, чернея лицом от морщин и надувая побелевшие губы. Дядя Володя чем-то напомнил Колесникову отца.
— Постановление об оказании помощи освобожденным от фашистов районам читали? — спросил он дядю Володю мягко, сдержанно.
— Не успел, понимаешь... — съязвил тот. — В лесу долго задержался, два года за грибками ходил.
Оставлял иронию незамеченной, Колесников начал было веско:
— Так вот, есть такое постановление правительства...
— На то оно и правительство, — перебил дядя Володя, — чтобы о людях думать... как раз и выполняю прямое задание наркома… - Колесников рассчитывал этим произвести определенное впечатление.
_ Пусть нарком головой думает, милок, — пуще прежнего закипятился дядя Володя. — Мы металлисты. Машиностроители. Понимаете вы с наркомом это, аль до вас не доходит? Мы технику умеем делать, а нас... — не договорил он и принялся сердито обрубать лопатой край неглубокой ямы.
Сорвался Колесников:
— Лесоматериал сейчас фронту и вам вот как нужен! — Он провел ребром ладони по горлу. — А ты... боишься о топор руки замарать. Персона!
Дядя Володя, вконец обиженный, воткнул лопату в землю и хотел было отчитать высокого представителя как следует, но под лопатой что-то звякнуло... Он еще раз воткнул ее, опять звякнуло...
— Нашел... Ей-богу, нашел!.. — закричал он. — Пристал, как лист в бане... Помогай, чего рот разинул... «Персона»...
— А что тут?.. — спросил Пупко.
— Он еще спрашивает! Подхватывай, говорю!.. За низ, за низ его... «Персона»... — ворчливо повторял дядя Володя обидное для него слово.
Втроем вытащили из земли ржавый ящик.
— Клад с драгоценностями! — шутил Пупко. — Чур, на троих.
— Больно богат станешь. Держите. — Дядя Володя торопливо сбил с ящика заржавелую крышку, размотал густо промасленную рогожу, паклю, бумагу, пока- наконец докопался до самого предмета.
— Самогонный аппарат?.. — не унимался Пупко.
— Заводской гудок, дура, — укорил дядя Володя. — Он тут стоял, тебя еще и в зачатке не было. Вся округа по голосу его знает. Он революции гудел!
Колесникову вспомнились гудки в тревожную ночь... Он бережно взял из рук дяди Володи тяжелое, из нескольких медных труб устройство. «Так вот он какой — гудок... Сколько лет слышал его по утрам... после школы... вечерами...»
Дядя Володя заметил, что Колесников заинтересовался гудком, и сразу потеплел к нему.
— Я и паровые котлы осмотрел. Один залатать, кажись, можно.
На какое-то время Колесников забыл про лесопилку.
— Покажи...
Они спустились в подвал. Сбросив пиджак. Колесников пролез через топку внутрь парового котла, определил его изъяны, прикинул, что нужно починить.
Алеша Пупко вызвался привести сюда Петьку-мечтателя с «Конопатым». Парни на этом деле руку набили.
— Беги, — скомандовал Колесников, отмывая в лужице испачканные по локоть руки. — Все это хозяйство нам пригодится, — сказал он дяде Володе. — Пущу в ход лесопилку, или, как ты говоришь, — «лесопырку», сам займусь им. — И он заторопился к лесопилке. Шел напрямик — мимо разрушенных мартеновских блоков. У одной из печей столпилось десятка два мужчин, меж них спор. Колесников невольно прислушался.
— Обойдусь и без магнезитового кирпича. Обойдусь! Головой своей петушиной отвечаю, — суетился в кругу старичок, прихрамывая и опираясь на березовую палку.
— Без магнезитового?! Хмель у тебя не прошел со вчерашнего, Филаткин, — перекрикивал всех белобрысый, с одной рукой. — Бредишь, признай.
Колесникова заинтересовал спор, он остановился.
— Ежели бы можно без магнезитового, зачем бы его из-за границы возили? — рассудил пожилой, хмуря под густым чубом лоб.
— Золото, что ли, нашим правителям девать было некуда? — подхватил кто-то.
— Брехня, Филаткин, брехня! Последнюю руку отдам — брехня.
Но Филаткин не сдавался. Ощупывая всех шмыгающими глазами, твердил свое: ванну в мартеновской печи берусь сделать, и на то в заклад — моя птичья голова.
— Здравствуйте, товарищи, — протискиваясь в круг, сказал Колесников.
Шум оборвался. Все с откровенным удивлением разглядывали незнакомца.
— Это, случаем, не вы ли «щепкодралку» нам в награду привезли? — спросил, прищуриваясь, однорукий, поддергивая пустой рукав под ремень. Белобрысая голова так прилизана, будто он только что из воды вынырнул.
Колесников расхохотался:
— Одного бы прозвища хватило, а то и «лесопырка» и «щепкодралка»-.
— Можем и третье прозвище огласить... — Однорукий прижал к плечу коробок подбородком, чиркнул спичкой, прикурил. — Только не обижайтесь, нецензурно получится.
— Хватит зубы скалить. — Никита Иванович протянул руку Колесникову: — Шпагатов. Парторг завода.
Колесников назвал себя.
— Директор с парторгом есть, за заводом остановка - шепнул в толпу однорукий, рабочие хмурились.
Колесников увидел, все были уверены в том, что работы по восстановлению завода начнутся сразу. Поймут или не поймут они его? А говорить надо, и решил ничего не скрывать.
— О заводе сейчас речь не идет. Завод придется начинать с нуля, это не так просто. Нарком предложил нам, товарищ парторг, не теряя ни дня, начать пока с лесопилки.
Никита Иванович почувствовал, как все за его спиной насторожились. Ждут, что ответит он директору. Кто прошел с ним двухлетнюю партизанскую жизнь, знали, не любит Никита, когда его торопят со словом. Филаткин же порывался встрять в разговор, но, встретив холодный взгляд Никиты Ивановича, тоже прикусил язык. Понял и Колесников, что слово этого человека весомо. Решил не лезть на рожон.
Долго оставался Никита Иванович как бы наедине с самим собой. Потом заговорил медленно, вдумчиво:
— Нарком наркомом... А мы вот покумекали с ребятами... — Он показал на развалины чугунолитейного цеха. — Огнеупорная глина есть. Кирпича можно набрать здесь же — в разбитых печах. Корпус хоть одной вагранки, да починить, думаем, удастся.
Колесников до страсти любил мастеровых. В каждом из них умелость, сметка, знание дела.
— Даю слово, — заявил он решительно, — лесопилку пустим — займемся заводом. Но лесопилка — умри, должна начать работать не сегодня - завтра. Заказ государства — закон.
— Птицы-голуби!.. — всполошился Филаткин, указывая на Никиту Ивановича: — Они вагранку починят — чугун будет. Мы — мартен, сталь пойдет! Кто от нас тогда откажется, когда своя, можно сказать, металлургия налицо! О какой лесопилке мы слова тратим?
— Нет, с мартеном ты обожди, Филаткин, твою горячку знаю, — охлаждал Никита Иванович пыл старого друга. — Тебя занесет — на Луну полезешь.
Филаткина до слез прошибла обида.
— Растак вашу курицу!.. — хлопнул он кепчонкой о землю. — Открываюсь, коль на то пошло, голова моя — с плеч. Виноват я. Перед войной самочинно опыт проделал, експеримент, значит. А ну за мной, сюда... — Он повел всех к печи. — На этом самом, на третьем мартене башкой своей рисковал.
Колесникова, пожалуй, больше всех разобрало любопытство, он попросил Филаткина не горячиться, а рассказать толком. Филаткин, приглушая голос и оглядываясь, будто его и сейчас еще могут наказать за то самочинство, расписал свой «експеримент» во всех красках: как он тайком заделал в ванну мартена часть «своего» материала, которым обычно облицовывается крышка и завалочное окно печи.
— Нагрузка на ванну, сами знаете, адова, температура плавки до полутора тысячи градусов — выдержит или не выдержит мой материал? — Филаткин хватался за голову, пучил глаза, демонстрируя, какого страху тогда натерпелся. — Считай, все те месяцы, пока работал мартен с моим «експериментом», я часа спокойно не уснул. Башка моя об заклад! — Он и клял и бранил себя на чем свет стоит. — А раз причудилось: плавка пробила ванну и бесшумно, предательски ушла в землю!..— Схватился обеими руками за волосы и, наигрывая ужас, присел. — Чуть не умер, считай.
— Выстоял материал-то? — потеряв терпение рявкнул на него Никита Иванович.
— Все четыреста плавок, как одну! — Для доказательства Филаткин перекрестился.
Наступило молчание. Люди косо уставились на Колесникова, что, мол, ты, высокий представитель, теперь скажешь? Он это видел. Зло взяло на себя: «Черт дернул за язык доложить наркому... Теперь назад не повернешь, да и кто в наркомате поверит словам какого-то печника Филаткина...» Самому еще не во все верилось. А заманивало...
От лесопилки мчался Сережка:
— Дядя Андрей!.. Дядя Андрей!.. Пришли. Женщины пришли - мильон!
— Перестань ты со своим бабьим мильоном! — крикнул Зайцев на Сережку, первым поняв, что большой, ценный разговор теперь испорчен.
— Hу, гурьба, гурьба их целая, — с пилами, топорами, — не сдаваясь, объяснял Сережка.
Колесников повеселел:
— Так как, металлисты? Не придете на лесопилку — барышень наберу, — с шуткой, но ультимативно объявил он и ушел.
Никто не начинал говорить, молчали. Неуверенно, словно боясь прервать тишину, проскрипел чей-то низкий голос:
— Соври хоть еще что-нибудь, Филаткин...

2
О споре у мартена стало известно Рябинину, он созвал экстренное заседание бюро горкома. Состав бюро сложился здесь своеобразно — в нем остались члены бюро бывшего подпольного горкома Шубенок, Никита Иванович, однорукий Зайцев, партизанская повариха Варвара Семеновна, введены были молодые коммунисты Лариса Чайкина и Нюрка Черная, кооптированы Рябинин к приехавший с ним работник органов безопасности Иванов. Члены бюро все собрались, не было только Ларисы, она прислала записку с просьбой освободить ее сегодня от заседания, ввиду неотложной хирургической операции. Оперировала она общего любимца в отряде — силача и добряка, саженного роста парня, носившего неподходящую к нему фамилию Низкий. Он был ранен при поджоге немецких складов, теперь находился в больнице — в так называемой палате партизан, чувствовал вроде бы себя нормально, а сегодня вдруг наступило резкое обострение.
Весть о Низком отвлекла лишь ненадолго от споров о мартене. Однорукий Зайцев, размахивая пустым рукавом во все стороны, опять начал их. Все усугублялось еще и тем, что ни зарплаты, ни продовольственных карточек работающим на восстановлении вагранки и мартена не будет, пока наркомат официально не решит взяться за завод. Это и вызывало разные толкования. В избе стоял шум. Успели уже накурить.
Рябинин не спешил открывать заседание, послал Нюрку Черную за Колесниковым, который, как он считал, необходим был здесь. Склонив свою бритую голову за столом к Никите Ивановичу, он стал расспрашивать о тех , запасах продовольствия, какими располагал отряд.
— Коней пустим на мясо, — отвечал Никита Иванович. — Кое-какой наш скот у лесников сохраняется, его, заберем. Хуже будет с хлебом. Хлеба нет.
Они оба были согласны с тем, что продовольственные карточки, что будут отпущены государством для работающих на лесопилке, придется положить в общий котел для детишек.
Рябинину неясен был срок восстановительных работ вагранки и мартена. Он спросил:
— И сколько же мы так — на общих котлах продержимся?
— Будем уж стоять до победного, пока не выдадим чугун и сталь.
— А сколько, сколько на это понадобится времени? Срок каков?
— Думаю... месяцев двух хватит. — Ответ Никиты Ивановича был неуверенным.
— Но вдруг с мартеном у нас вообще ничего не получится?.. Где гарантия, что придуманный Филаткиным материал годится?
— На это никто сейчас не ответит, Роман Владимирович.
Рябинина, вопреки намерениям наркома, подмывало начать и лесопилку, и восстановление мартена с вагранкой одновременно. Верилось в этих людей. Он засыпал Никиту Ивановича самыми неожиданными вопросами:
«Сумеем ли отремонтировать кран, чтобы принять плавку стали в случае удачи? Где взять посуду для кухни и для столовой на столько ртов?..»
А спор гудел по всей избе.
— Втянет этот Филаткин нас в болото, потом не выберемся.
— Не втянет, — однорукий Зайцев теперь горой стоял за. предложение Филаткнна.
— А уверен ты, что его «експеримент» был? А ну, да бред один?
— Почему вдруг бред? — удивлялся Зайцев.
— А пес его знает. Может, мозгой потемнел, — ответила за всех Варвара Семеновна.
— Я сталевар, не верите ему, мне поверьте, — отстаивал Зайцев. — Приди мне такая мысль, и я бы от «експеримента» того не удержался, пусть меня потом хоть за ноги на осину, хоть простоквашей из пушки. — Он поддернул под ремень свой пустой рукав.
Вошел, тяжело дыша, Колесников, за ним Нюрка.
— Еле угналась — от самой лесопилки до горкома — бегом... На любые бега можно с нашим директором... — хватая ртом воздух, прерываясь, проговорила она и закашлялась от табачного дыма.
— Извините, заставил ждать... — Колесников зачерпнул из ведра полную кружку воды и крупными глотками неторопливо выпил. — Пока у меня одни женщины, пришлось самому за топор браться. Мастерим высокие козлы. Как только подошлют из Москвы продольные пилы, пустим в дело. — И ядовито подчеркнул: — Если мужчины, конечно, будут.
— Садись. — Рябинвн уступил ему место, перейдя в кресло за столом.
— А уж накурили!.. — откашлявшись, простонала на всю избу Нюрка.
Рябинин извинился перед женщинами за табачный дым, велел Зайцеву открыть все окна и запретил курить, пообещав курильщикам делать перерывы в заседании.
Зайцев, открыв окна и выгоняя своей кепкой дым, с нарочитым сочувствием обратился к присутствующим, указывая на Нюрку:
— Несознательные! Ну, кто теперь ее замуж возьмет? Селедку копченую из дамочки изобразили!
Нюрка довольно-таки вежливо ответила ему:
— Тебя, лист сушеный, дрын, чубук, на свадьбу и звать не подумаю.
Зайцев от неожиданности онемел, крутится между стульев, чтоб хоть поскорее сесть, места не найдет.
— Попал, сердешный, под пули! — поддержала Нюрку Варвара Семеновна.
— Сдаюсь! — поднял or единственную руку.
— Садись, — Рябинин показал ему свободный стул и сразу перешел на серьезный тон. Заседание бюро началось. При обсуждении вопроса — с чего начать жизнь в городе — мнения резко разошлись. Никита Иванович стоял на том, чтобы сначала восстановить вагранку. Сталевар Зайцев с пеной у рта отстаивал мартен. Колесников категорически отклонял и то и другое, пока не пущена полным ходом лесопилка. Страсти разгорелись.
— Боевые автоматы свои мы поставили в сторонку, фронт ждет от нас теперь другой помощи... — веско доказывал Никита Иванович. — Чугун дадим наверняка. Дадим скоро. Его и принять-то легче — в ручные ковши, тогда как для мартена потребуется целое хозяйство — мостовой кран, многотонный ковш.
Зайцев вскочил. Пылко и крикливо ратуя за мартем, он поворачивался то к Рябинииу, то к Никите Ивановичу, пустой рукав, выбившись из-под ремня, хлестался по псе стороны:
— Мартен — сталь, сталь — это и пушки, и броня... Смех один слышать тебя, Никита Иванович... Преступление — отодвигать мартен...
Поднялся Колесников.
— Порядок в государстве есть и будет, — сознавая свою ответственность перед наркомом за порученное дело, сказал он твердо и выдержал время, обводя всех сидящих внушительно строгим взглядом. Его выцветшие глаза сделались холодными и колючими, и они словно бы схлестнулись, встретившись с глазами Рябинина. Колесников долго не отводил взгляд, пытаясь понять, почему тот смотрит на него сухо. Злость подкатила к горлу. «Вместо того чтобы дело делать, упражняемся в споре — кто кого перекричит», — подумалось. Он спросил в упор:
— Задание от государства мы получили? — Посмотрев после этих слов на каждого и не встретив возражения, заявил; — Все. Оно и должно быть выполнено в первую очередь. Должно, хоть умри. И коммунистам полагалось бы пример показать, а вы первыми объявили бойкот лесопилке. С партизанщиной пора кончать.
Не ожидал Колесников, какую обиду людям нанесут его слова о партизанщине, и не понял, с чего вдруг Никита Иванович рывком поднялся, двинув ногой стул. . Все притихли.
— Извинись, Колесников, — потребовал он. Колесников посмотрел на Рябинина, тот взял зачем-то на столе карандаш, переложил его на другое место.
— Извинись, — еще настойчивее сказал Никита Иванович.
Но Колесников не собирался уступать, его захлестнуло, и, по-своему, он был прав.
— Зима на носу... Транспорта у нас никакого... Сегодня сейчас надо уже рубить лес и сплавлять его на этот берег... Пока река не замерзла, надо было...
— А ты, Андрей Егорович, извинись за партизанщину-то перед товарищами, — мягко сказал Рябинин.
— Мы в слова играем или о деле думаем, Роман Владимирович? — выходя из себя, уперся Колесников. —Сидеть па руинах бывших цехов и тешить себя сказками про белого бычка, когда стране, городу нужна, всем вам, как воздух, нужна каждая тесина,..
— А сталь не нужна?! — закричал Зайцев. Колесников не ответил ему. Он никак не мог понять недовольства Рябинина. Но соглашаться только потому, что тот выражает недовольство, не мог. Для него дело есть дело, и скидок никому он делать не намерен.
— Я свое мнение сказал и настаиваю на этом. — Колесников сел.
Опустился на свое место и Никита Иванович. В избе сделалось так тихо, будто опустела она.
— Кто еще будет говорить? — Рябипнн выдержал паузу и остановил взгляд на Колесникове. Тот сидел весь красный от злости.
— О том, что в государстве порядок был и есть, мы, Андрей Егорович, знаем. — Рябинин говорил неторопливо, спокойно. — А ты-то все понял? И что находишься на бюро городского комитета, тоже понял?
Колесников только краснел.
Рябинин четко и определенно высказался в поддержку тех, кто за вагранку, и тех, кто за мартен.
— Что касается лесопилки, то она обсуждению не подлежит. Она должна работать, Андрей Егорович.
— А бритая голова — мужик во! — шепнул кому-то Зайцев, показывая большой палец. Сидящие сзади, не расслышав, стали переспрашивать, что он сказал, создался шум. Рябинин пережидал. Заметив это, Нюрка сильно толкнула Зайцева в спину, он обернулся к ней, выясняя, в чем дело. Шум только усилился.
— Подождем, пока товарищи выяснят, какого фасона у меня прическа, — легко заметил Рябинин. Зайцев, усдышав его, втягивая голову в плечи, притих. Тишина установилась.
Рябннин, после всей этой перепалки, будто собрал в горсть вожжи, повел бюро собранно. Долго еще шло, и не менее горячее, но в сдержанной атмосфере, обсуждение. В конце концов было решено: начать одновременно и создание лесопилки, и восстановление мартена с вагранкой. Колесникова бюро обязало возглавить работу всего коллектива, на всех участках.
Закрывая бюро, Рябиннн объявил:
— Командир войсковой линейной службы просил помочь на железной дороге. Немцы там крепко поработали, особенно авиация. А фронт не ждет, требует, чтобы поезда через станцию Бежгород пошли не позднее как сегодня в ночь. — И он как-то запросто и доверительно сказал Колесникову: — Андрей Егорович, организуйте людей.
— Ясно, — коротко, как обрезал, сказал Колесников и тут же поднялся, быстро ушел, только и видели его, когда он закрывал за собою дверь. Вот эта хватка в деле Рябинину в нем и нравилась.
Рябинин попросил Шубенка, Никиту Ивановича остаться, остальным сказал, что они свободны. С шумом раздвигая стулья, участники заседания направились к выходу, Зайцев опять подшучивал над Нюркой.
Оставшись втроем, Рябинчн не спешил начинать разговор. Перед ним руководители, непохожие один на другого, с разными характерами, к каждому надо найти свой подход, свой топ, если хотите — свои слова. Он вышел из-за стола, прошелся по избе и, остановившись за спиной Никиты Ивановича, в упор спросил Шубенка:
— Как со школой?
— А никак еще, — ответил тот, не поняв требовательного тона секретаря горкома.
— Ребятишки завтра должны сесть за парты, Ефим Лукич. — В твердых словах Рябинина прозвучал одновременно и упрек. Шубенок вскинул на него глаза, заморгал как-то растерянно, поднялся с места, начал сбивчиво оправдываться:
— Ну, что вы, завтра... Еще не знаю, где и парты эти ставить...
— Бери любой уцелевший домишко. На то ты власть. — Рябннин подчеркнул «ты власть», чтобы расшевелить Шубенка. — Перегородки, какие в домишке, — вон. Класс с успехом может заниматься. Четыре смены —это уже четыре класса!
— Понимаю, — согласился неуверенно Шубенок, переминаясь с ноги на ногу, словно хотел убавиться в своем росте.
— Сегодня восемнадцатое сентября, вторые сутки, как Советская власть в городе, сколько же еще детвора будет ждать? Школа должна работать. И баня, баня, Ефим Лукич. Неотложно.
Шубенок оживился, рад тому, что о бане он думал.
— Угол городской бани цел. Там можно... приспособиться. Минеры обещали разминировать.
— И вот еще — почта, — не унимался Рябинин. — Это же живая связь наших людей с фронтом.
— У меня, Роман Владимирович, полны карманы списков, и все, за что ни возьмись, надо в первую очередь. А размещать негде. Вот она — автобиография наша! — Шубенок теперь разгорячился и готов был защищаться до последней капли сил. В отряде, втихомолку, его называли «кривым колесом» — раскатывается долго, а уж раскатится, не остановишь.
— Подвалы — для жилищ... — поддавшись, загорячился и Рябинин.
— Не только подвалы, норы все под жилье заняты,— почти на крик переходил председатель горсовета. Тут-то Рябинин и огорошил его, сказав размеренно и веско:
— Решение бюро, учти, принято. Теперь спрошу. Уж не посетуй.
Шубенок долго хлопал глазами, долго тер пальцами лоб, перебирая в уме:
— Значит... школа, баня, почта...
— О парикмахерской не забудь, — вставил Рябинин и пошутил: — Обрастешь бородой, какой из тебя мэр города?
— По городу и мэр, — почти со слезой в голосе говорил Шубенок. — Мне не только с бородой, мне в шкуре медведя или какого-нибудь леопарда ходить положено. Пещерный город!
Никита Иванович громко расхохотался.
— Смех и грех, а он прав, — с грустной улыбкой согласился Рябинин и отпустил Шубенка.
— Ну и автобиография... — ворчал тот, уходя и хлопая дверью. Рябинин стал зажигать лампу, Никита Иванович помогал ему, держал стекло.
— С Колесниковым я поговорю. Крут парень. Но нам сейчас такой и нужен. Не обижайся на него.
— Ладно... — ответил Никита Иванович.
— Ты уж сам проследи, пожалуйста, за кухонным хозяйством, — стал просить Рябинин, вкладывая в свои слова всю надежду на Никиту Ивановича.
— А что тут мудреного: походная кухня на ходу. Есть еще два котла, сложат из кирпича печки и котлы вмажут. Это Варвара Семеновна со своей командой осилит, не впервой. Другое возникает... —И Никита Иванович задумался, сморщив лоб, брови еще больше нависли на глаза. — Накормить всех в один присест — наших котлов не хватит, но это не беда. Можно чередоваться. И все, же...питание придется установить двухразовое.— до смены .и после смены. - .— Но ведь работать намечаем по двенадцать часов... —.Рябинин уперся в Никиту Ивановича, ища в нем одном ответа. — У людей просто-напросто сил не хватит.
— Я вот прикинул... При всех-то говорить нельзя было. У Варвары Семеновны иначе продуктов не хватит на этот срок. Картошки на тес наменяем, как только лесопилка пойдет. Но когда мяса не останется, картошка без хлеба — какая еда? Сроки надо срезать. Срезать до... некуда. В этом ключ. — И Никита Иванович вызвался пустить вагранку недели через три.
Рябинин ухватился за мысль.
— А мартеновцы примут твой вызов?
— Зайцев, конечно, и на стенку полезет, да мартен — штука сложная. — Никита Иванович как-то вяло махнул рукой: — в затею эту... признаться, плохо верится.
Рябинин не разделял пессимизма Никиты Ивановича по мартену, чувствовал его пристрастное настроение, но оспаривать не стал, подал руку:
— Не задерживаю. Хорошего сна перед сражением.
— Крыс в подвале много, по ночам шумят, сволочи,— застегивая пиджак на пуговицы, посетовал Никита Иванович и, кивнув, ушел.
Отпустив Никиту Ивановича, Рябинин стал собираться, чтобы пойти на станцию, проверить, достаточную ли помошь в налаживании железнодорожных путей организовал Колесников.

Продолжение...
В начало раздела "Рождение области"