Очерк
Они летели высоко в поднебесье над черными пепелищами сожженных деревень, над жухлой стерней сжатых полей и над лесами, разукрашенными огненными красками октября. В косых лучах утреннего солнца, всходившего за Десной, они казались добела раскаленными жар-птицами, прекрасными и недосягаемыми.
В первую и во вторую военную осень, живя в занятой врагом Сеще, Аня не заметила пролета лебедей. То ли в те дни она чаще смотрела в землю, в дымящее корыто с ненавистным немецким бельем, то ли лебеди, сторонясь прифронтовой полосы, изменили тогда свой извечный путь с севера на юг.
Но теперь, в этот первый после освобождения октябрь, Аня снова провожала долгим взглядом улетающие на юг Стаи птиц, и, как бывало в детстве, когда она жила в лесной калужской стороне, в деревне Поляны под старинным городком Мосальском, гадала о том, что ждет лебедей в пути, за долами и горами, и желала им счастливого полета.
Это было одно из самых ранних ее воспоминаний, окутанных дымкой времени, но всегда смутно маячивших в прекрасном далеко. Подруги, завидев лебединую стаю, выбегали за околицу провожать быстрокрылых птиц, а она, Апя, самая маленькая из всех, отставала и падала, расшибая колени, и плакала, потому что подруги, убежав за чудесными жар-птицами в чисто поле и пламенеющую вдали Дубраву, бросили ее, оставив одну.
Зимними вечерами, когда злая вьюга гудела в печной трубе и пугливо моргала лампа-десятилинейка, бабушка, уложив голодную Аню спать, рассказывала ей сказки. И Аня особенно любила ту сказку, в которой девы по волшебству становились белыми лебедями...
Потом, когда папа перевез всю семью в Брянск и четырнадцатилетняя Аня пошла в городскую школу, она долго
тосковала по родной деревне, по песням на девичьих посиделках, по росистым лугам и красным метелям в облетевшей березовой роще, по санкам, по венку из васильков, уплывшему по тихой речке, и по лебедям, по прощальным взмахам их солнечно-белых сильных крыльев В такие минуты Аню охватывала смутная печаль, теснило грудь неясное чувство одиночества и покинутости.
Это же чувство щемило ей сердце и сейчас, когда она глядела вслед улетающим лебедям, бродя в поле под Сещей. Только теперь это чувство было намного сильней.
Прошло совсем немного времени после того дня, самого счастливого в Аниной жизни, когда первые «тридцатьчетверки» ворвались в догоравшую Сещу, в разрушенный немцами авиагородок, за которым простирался аэродром со взорванной взлетно-посадочной полосой. Это было время самых счастливых встреч и самых грустных расставаний.
Они встретились вновь, самые близкие и родные на свете люди, друзья по подполью, чех Вендслин, поляки Ян Большой и Вацск Мессьяш, партизанский комбриг Данченков и начальник разведки «дядя Коля», подпольщицы Люся Сенчилина, Паша Бакутина и она, Аня, вожак интернациональнаго подполья на мощной авиабазе гитлеровцев, девчонка, которая почти два года вела неимоверно трудную и опасную тайную войну с этой авиабазой, с ее комендантами полковником Дюдой и подполковником Арвайлером, с агентами СС-оберщтурмфюрера Вернера, со всей грозной машиной люфтваффе. И Венделин, и поляки, и Паша Бакутина — все они уходили вслед за войной, за убежавшими фашистами. Все они, молодые, веселые, сильные, захмелевшие от победы, были полны самых радужных надежд, говорили о скором разгроме врага и звали с собой ее, Аню, своего командира.
— Куда мне! — махнула Аня тогда рукой.— Дом сгорел, есть нечего, папа в армию идет, мама болеет, сестренки, как галчата, голодные...
И они ушли, Анины побратимы, ушли воевать.
— До видзенья, панна Аня!
— Будь здрава, Анюто!
— До свидания, Янек и Вацек! До свидания, Вендо!
Прошли первые дни освобождения, первые дни неуемной радости и новых нелегких забот. Аня упивалась ощущением свободы и, не ведая усталости, разбирала развалины.Теперь она работала не на немцев, теперь никогда ей не придется ей стирать немецкое белье.
Вскоре ее взяли на работу в строительную контору, Аня после двух лет под бомбами поначалу радовалась "той тихой работе, радовалась продуктовой карточке и ежемесячной маленькой, но постоянной зарплате, которую она целиком отдавала маме.
Но вот летят на юг, навстречу неведомым опасностям, дикие лебеди, и Аня, следя за их полетом, невольно сравнивает себя с каким-нибудь прирученным лебедем, у которого подрезали Крылья. Живет себе этот лебедь припеваючи в тихом и безопасном пруду, среди улиток и лягушек. Но при виде пролетающей над прудом стаи своих вольных собратьев, при звуке зовущего вдаль трубного клича могучий инстинкт просыпается в сердце птицы и, подчиняясь непреодолимому зову предков, лебедь бьет крыльями, пытаясь взмыть вслед за стаей, за бегущими облаками. И ни буря, ни ураганы, ни свирепые орлы, ни охотничья картечь не страшат лебедя. Но напрасны его усилия. Улетает стая, никнет в изнеможении гордая шея и насмешливо квакают в пруду пучеглазые лягушки...
Все чаще, печатая на стареньком угловатом «ундервуде» какой-нибудь приказ по организации, восстанавливающей авиабазу, Аня застывает над пишущей машинкой, и глаза ее видят не строки приказа, а лица друзей. Незабвенные дорогие лица тех, кто погиб — Кости Поварова, Вани Алдю-хова, Моти Ерохиной... И лица тех, кто уцелел и ушел опять на войну.
— «Жди меня, и я вернусь...» — льется песня из репродуктора.
Ане прежде казалось, что она научилась ждать еще в ту первую военную осень. Ей сказали «жди», и она ждала. Ждала, когда немцы из зондеркоманды загнали дубровских евреев в старую кузню, облили их бензином, подожгли и, надрывая животы, играя на губных гармониках, смотрели, как исполняют «тотентанц» — «танец смерти» — сгоравшие заживо люди. Ждала, когда с аэродрома, надсадно ревя, взлетали «хейнкели» и улетали с бомбами на восток, на Москву. Ждала и потом, когда пришел с белой повязкой полицейского Костя Поваров, и они начали свою тайную войну против оккупантов, а сещенцы плевали вслед и Поварову, и ей.
— Подожди, Аня! Будет и на нашей улице праздник! — сцепив зубы, говорил ей Костя.
Костю проклинали, его именем пугали маленьких детей партизаны заочно вынесли ему смертный приговор, а он ждал и учил ждать ее, Аню.
И она дождалась. Ее восстановили в комсомоле, выдали новый билет. Скоро ее должны были вызвать для получения награды в штаб фронта. Но почему-то теперь ей было еще труднее ждать. Может быть, потому, что раньше во время оккупации, исполнение ее желаний зависело не от нее самой...
А вот Костя так и не дождался, хотя жил только ожиданием.
— Костя! — уговаривала Аня первого руководителя сещинской подпольной организации.— Ну, давай хоть нашим подпольщикам, самым надежным из наших товарищей, скажем про тебя, чтобы они знали, какой ты полицейский!
— Нет, Аня! И не думай! Какой я есть полицейский, знают в штабе Десятой армии, знает Данченков. И этого пока довольно. Подождем. Вот вернутся наши, и мы с тобой пройдем по поселку, и все тогда узнают...
Это был один из первых уроков, преподанных Костей своей верной помощнице. А сколькому он обучил ее! Если бы не Костина школа, Аня никогда не смогла бы возглавить подпольную организацию и руководить всеми ее тремя группами: советской, польской и чехословацкой, и им никогда не удалось бы нанести врагу такой тяжкий урон, наводя на авиабазу советских летчиков, минируя самолеты фашистов на аэродроме...
Это Костя научил ее находить среди сещинцев людей, нравственно готовых к подвигу, трудному подвигу подпольщика. Костя вовлек в борьбу Аню и многих других своих земляков. И он не ошибся ни в одном из тех, на кого пал его выбор. И Аня ни разу не ошиблась в людях, которым доверяла все — судьбу организации, жизнь ее членов, жизнь всей своей семьи и свою собственную жизнь.
Костя влил в ее сердце силу, вооружил Аню своей верой в победу. Он словно вел Аню, взявшись своей сильной, твердой мужской рукой за ее еще не уверенную, слабую ручонку, вел сквозь все опасности. Но он сознавал, что, играя двойную роль, он словно балансировал на острие ножа; и долго это вряд ли сможет продолжаться. Надо было научить Аню самостоятельности, чтобы и она умела балансировать на острие ножа без посторонней помощи. И Костя делал это мудро и осмотрительно, предоставляя Ане все большую свободу действий, поощряя каждое ее независимое решение, каждую разумную инициативу. Он делал это с тем терпением, с каким птицы учат летать своих птенцов. Он твердо верил, что Аня рождена, чтобы летать и летать высоко..
В тот весенний день Костя торопился в лес. Говорят, вызывали в Москву. Он давно мечтал побывать на Большой земле, среди своих, там, где знали, какую мучительно трудную роль ему приходится играть, выдавая себя за предателя Родины.
Он взорвался на партизанской мине. Сещинцы сплевывали и ворчали: «Собаке — собачья смерть!» А у Ани сердце разрывалось от нестерпимой боли. Ей казалось, что вокруг рушится мир, что все погибло, что никто не сможет заменить Костю на посту руководителя сещинского подполья, которое стояло у порога самых трудных и главных своих дел. Но Костя уже успел научить ее летать, Аня и после его смерти чувствовала его поддержку, его твердую мужскую руку.
Аня пришла на Костину могилу около деревни Струковки, где год с лишним назад вырвавшийся из-под земли огненный смерч оборвал жизнь героя. Октябрьский ветер-листобой трепал последние листья кладбищенских берез. Осел могильный холмик, покосился столбик с полустертой надписью, сделанной чернильным карандашом. Аня положила под столбик пучок запоздалых осенних цветов, попавшихся ей по дороге из Сещи.
А лебеди, стая за стаей, все летели на юг. Летели над опустевшим после ухода партизан Клетнянским лесом, над дубовыми уремами извилистой Ветьми, над красавицей Десной, что несет свои воды тоже на юг, в черниговские и киевские земли...
Возвращаясь в Сещу, Аня не могла пройти мимо останков «хейнкеля», валявшихся в поле. Этот самолет взорвался со всеми бомбами от мины, подложенной Яном Маленьким в дни великой Курской битвы. Аня долго стояла неподвижно, глядя на обломки, и мысли ее уносились на запад, туда, куда ушли ее друзья...
Аня твердо знала, что ей надо сделать, чтобы вновь обрести крылья. Сначала нужно устроить семью на новой квартире, затем дождаться, пока выздоровеет мама, отложить немного денег и получить первый перевод отца из армии, запастись на зиму картошкой и дровами... Все, что ей заплатят в армии, она будет, конечно; посылать домой.
Она знала, что мама будет плакать, уговаривать. Ну чем, мол, тебе не житье дома теперь, когда немца прогнали! Разве сидела ты сложа руки? Разве мало рисковала жизнью? Мало сделала для Родины? Мама станет умолять: «Пожалей, Аня, сестренок! Мать пожалей! Каменная ты, бесчувственная!..»
Такие слова Аня услышала в тот день, когда впервые послала Машу в разведку на аэродром. Аня любила сестренку, и еще как любила! Но тогда уже все ее помощники на аэродроме были схвачены гестаповцами и оставалась только одна надежда, что фашисты не обратят внимания на девочку, совсем еще ребенка. Это решение нелегко досталось Ане, но Центру нужны были сведения во что бы то ни стало, любой ценой.
В те последние перед освобождением дни Аня чувствовала себя обессиленной, измученной. Весной гитлеровцы казнили в Рославле семью Кости Поварова, кроме его младшего брата Вани, которому удалось сбежать. Аню Антошенкову гитлеровцы бросили в овчарник на съедение собакам-людоедам. Арестованному Яну Маленькому также грозила верная смерть, в гестапо угодили и его друзья-поляки. Чех Венделин попал в штрафную роту — «роту смерти». В те черные дни подорвались случайно на «Магнитке» подпольщиков маленькие брат и сестра Люси Сенчилиной — Эдик и Эмма. Израненная Эмма осталась жить, а Эдик умер, потому что гитлеровские врачи, изверги в белых халатах, отказались перелить ему кровь. И Аня читала немой укор в глазах не только матери Эдика, но и в опухших от слез глазах Люси: это твоих рук дело, это ты наладила переброску мин из леса на аэродром.
Всюду рыскали ищейки оберштурмфюрера Вернера. Днем и ночью мерещились Ане гестаповцы, арест, пытки, казнь всей ее семьи, отца, матери и трех сестер, гибель всей организации...
Аня жадно читала теперь все, что могла достать в Сеще о подпольщиках, о партизанах — немногочисленные еще в то время книжки, очерки и статьи в газетах и журналах. В одном очерке о славных французских подпольщиках говорилось, что, по мнению французских борцов Сопротивления, средняя продолжительность жизни подпольщика равняется двум годам в подполье. Значит, в Сеще на авиабазе два Аниных года борьбы были целой жизнью.
…Аня и сама не заметила, как стала военной разведчицей. Передавая сведения об авиабазе Косте Поварову, она не знала, что тот передает их дальше — «дяде Васе», старшему лейтенанту Василию Алисейчику, действовавшему
штаба 10-й армии за Десной, на базе бригады майора Орлова в освобожденном от захватчиков поселке Дятькове. А девятнадцатилетний радист москвич Сергей Школьников передавал эти сведения по рации на Большую землю, в штаб армии сначала из Дятькова, потом из деревни Се-меновки и, наконец, из «Березового угла» — болотистого березняка близ деревни Яблонь. Только летом Аня узнала от Кости, что он всю зиму держал связь с Алисейчиком и потерял ее, когда заболел сыпным тифом — это было в июньскую блокаду сорок второго — и был отправлен с радистом за фронт. Тогда-то связь с военной разведкой и прервалась. Но ненадолго...
В том же июне из деревни Павлинки донеслась до партизан отряда Данченкова волнующая весть: ночью в тамошний лес был выброшен десант! Вскоре Данченков встретился с командиром десантной группы двадцатидвухлетним лейтенантом и десятком бойцов из войсковой части № 9903 при штабе Западного фронта — части, прославленной Зоей Космодемьянской. Этот лейтенант был курсантом военного училища, когда началась война. И уже 23 июня 1941 года он ушел в тыл врага с заданием от войсковой части
№ 9903, а затем выполнил и еще несколько заданий. Встреча эта сыграла огромную роль в жизни молодого тогда отряда капитана Данченкова: у лейтенанта была рация, и он немедленно связал отряд с Западным штабом партизанского движения, который, узнав о существовании уже зарекомендовавшего себя боевыми делами отряда, прислал сюда рацию и радиста.
В первое время сведения, собранные Костей Поваровым, Аней и ее друзьями, шли за фронт по рации лейтенанта, затем их отстукивал на ключе новый радист — Коля Бабурин. К тому времени прежние связные Василия Алисейчика Зина Антипенкова и Шура Чернова стали разведчицами Данченкова и возобновили связь с Сещей.
С лета того же года сещинское подполье держало связь и с группой Аркадия Виницкого, также разведчика «Десятки», то есть 10-й армии, который работал в районе Действия партизанского отряда майора Константина Рощина, соседа Данченкова по Клетнянскому лесу и его боевого друга. Осенью 1942 года отряд Данченкова стал 1-й Клетнянской партизанской бригадой, а отряд Рощина вошел во 2-ю Клетнянскую бригаду. С этими бригадами связь сещинского подполья была постоянной. Не прервала ее и гибель Кости — эстафету приняла Аня. Но 16 декабря 1942 года началась карательная операция «Клетте-2» («Репейник-2») против клетнянских партизан. Аркадий Ви-ницкий был вынужден уйти из северной половины Клетнянских лесов в южную, и жизненно важная для сещинского подполья связь прервалась.
Но сразу же после блокады Аня сумела быстро восстановить радиомост. 18 марта она встретилась в деревне Калиновке со своим новым командиром — старшим лейтенантом Иваном Петровичем Косыревым, опытным военным разведчиком, «унаследовавшим» сещинскую интернациональную подпольную организацию от Виницкого. На встрече присутствовали помощники Ани — Люся Сенчилина и поляк Ян Маньковский.
Заметно окрепшая к весне сорок третьего, наша авиация все больше интересовалась ссщинской авиабазой, ее основным, запасными и ложными аэродромами, ее противовоздушной обороной. Сведения, добытые Аней и ее друзьями, помогали нашим летчикам точнее наносить бомбовые удары по авиабазе и без потерь уходить от зенитного огня...
Чтобы черпать нужные сведения из разговора гитлеровцев, Аня заучивала назубок терминологию, которую переводил для нее хорошо знавший немецкий язык Ян Маньковский: «шварм» — звено, «кетте» — тоже звено, но не у истребителей, а у бомбардировщиков, «штаффель» — отряд, «группе» — это легко запомнить — группа, «гешвадер» — эскадра, дивизия. Генерал люфтваффе именуется «коммодором»...
Штаб сещинской авиабазы формировался в Висбадепе, в XII военно-воздушном округе — это разузнал чех Венделин Робличка. Сначала Сещинская база входила во 2-й воздушный флот люфтваффе генерал-фельдмаршала Кессель-ринга (обязательно передать полякам: Кессельринг получил из рук Гитлера «Рыцарский крест» за бомбежку Варшавы и других польских городов и сел!). 2-й воздушный флот начал войну против СССР, имея более 1600 самолетов, Геринг приказал ему уничтожить с воздуха Москву!.. Для этого Кессельринг выделил 300 самолетов и целый «иностранный легион», состоявший из первоклассных итальянских. испанских и других иностранных летчиков.
Потом считая, что с Москвой покончено, Геринг перебросил Кессельринга со штабом 2-го флота на средиземноморский театр военных действий, а соединения 2-го флота переподчинил штабам VIII авиакорпуса и военно-воздушного округа «Москва», образовавшим штаб оперативной группы «Ост», которой командовал сначала фельдмаршал фон Рифтгофен, а затем, после того как фельдмаршала отозвали под Керчь и Севастополь,— генерал-лейтенант Риттер фон Грейм. В Сеще в это время базировалась 1-я авиационная эскадра (дивизия) люфтваффе, но с апреля 1942 года она уже почти не решалась появляться над Москвой.
Все это очень интересовало высшие штабы на Большой земле. Много ценного удалось разузнать, выведать с помощью чехов и поляков. Как радовалась Аня, когда Венделин выяснил, что на сещинский аэродром прилетели — это было в начале сорок третьего — новехонькие ФВ-190, переоборудованные под истребители танков Ю-87 — их испытывал первый ас Гитлера Ганс Ульрих Рудель. И эти данные пригодятся там, за фронтом! Еще как пригодятся!..
Отец Ани — Афанасий Калистратович — только вздыхал, глядя на дочь, стиравшую немецкое белье.
— Вот ведь как судьба играет человеком,— сказал он как-то ей.— Не потащи я вас в Сещу за собой из Брянска, никогда бы, выходит, ты не стала подпольщицей. Жалею я иногда, что предложили мне тут работу по портняжной части.
— Я бы и в Брянске себе дело нашла,— с улыбкой ответила Аня.— Там подполье небось побольше нашего, сещинского!
— И в Брянск, может, не стоило нам перебираться,— вздохнул Калистратыч.— Сидели бы тихо в родных Полянах под Мосальском...
— Я бы и там партизанкой стала,— упрямо сказала Аня.
Евдокия Федотьевна, мать, не перечила дочери — знала ее характер. И брат ее, Серега, такой же упрямый, сразу на фронт пошел. Анька, поди, еще отчаяннее. Подумать только — всю семью заставила переехать обратно в Сещу из деревни Коханово, где было гораздо безопаснее.
— Ой, Анечка, не сносить тебе головы! — не раз вздыхала мать.
...Что ни день, то бомбежка. Воют сирены, палят зенитки, грохочут взрывающиеся бомбы... Из-за сильных и частых бомбежек вода в колодцах стала мутной, грязной — столько натрясло туда земли, и немец каптенармус приказывал Ане и другим прачкам перестирывать белье по нескольку раз.
Какой-то внутренний голос говорил Ане: «Хватит! Спасай, пока можно, остатки организации, выводи людей в лес!» Об этом она читала и в глазах многих своих товарищей. Но Аня, эта двадцатидвухлетняя девушка, до войны не знавшая никаких особых трудностей, эта застенчивая тихоня, ставшая за два военных года боевым командиром большой и сильной подпольной организации, члены которой говорили на разных языках, не дрогнула, не дала спасительную команду на выход из боя. Оставаясь на своем подпольном посту до последнего часа, она послала даже сестру на смертельно опасное дело...
И в этом она тоже следовала примеру Кости Поварова. Костя также не жалел себя. Он тоже вовлек в борьбу всю семью — отца, мать, брата, любимую девушку.
И Аня, как и Костя, была способна на самый отчаянный риск ради незнакомого ей, но своего советского человека. Так, ежечасно, ежеминутно, рискуя организацией, она прятала у себя под кроватью сбежавшую из смоленского гетто девушку-еврейку. Прятала целых шесть месяцев. Прятала от концлагеря, от крематория. Ане не суждено было иметь детей, но она с полным основанием сказала подругам-подпольщицам после того, как ей, наконец, удалось отправить эту девушку-еврейку в лес:
— Теперь Жене жить да жить! На прощание она назвала меня сестрой, а я чувствую себя ее матерью. Точно все эти месяцы я носила ее под сердцем. Точно я дала ей жизнь...
А как она тайком переживала, когда поняла, что Ян Маленький, человек, которого она полюбила со всем пылом юного, зажженного первой любовью сердца, любит другую, любит Люсю. А ведь кроме чувства исполненного долга, это чувство было единственное, что скрашивало трудную Анину жизнь на протяжении многих месяцев подполья.
В майские дни сорок второго года вместе с вишневым цветом расцвело в ее сердце это первое чувство. В березовой роще над складом немецких авиабомб пел соловей. Аня встречалась с Яном Маленьким, чтобы пополнить карту гитлеровской авиабазы. Ей все больше нравился этот пылкий светловолосый поляк с тонкими чертами открытого смелого лица, организатор неслыханного дела — забастовки польских подневольных рабочих на военном аэродроме Гитлера!
Аня и Ян были ровесники. Двадцатого мая подпольщики только что организованных русской и польской групп скромно отметили день рождения Яна, а двадцать третьего мая — день рождения Ани. Даже это пустяковое совпадение показалось тогда ей многозначительным... Неверно воспринимала она тогда и польскую галантность Янека, и его просто дружеские знаки внимания. Да, Ян сразу стал верным, до конца верным другом, но о большем он и не помышлял. Зоркая Аня долго оставалась слепой. Она обманывала себя и тогда, когда Ян, спасая Люсю от отправки в неметчину, предложил ей вступить с ним в фиктивный брак, и во время свадьбы Яна и Люси. «Ведь это все понарошку!» — успокаивала она себя.
А потом, когда Люся шепнула ей, как лучшей своей подруге, что ждет ребенка, Аня последовала тому совету, который она сама давала подпольщицам в первые дни подполья:
— Сердце, девчата, заприте на замок, а ключи забросьте подальше!
И все делала для того, чтобы Люся и Ян были счастливы.
Аня не ошиблась в Яне Маленьком. Когда его арестовали гестаповцы, она и оплакивала его, и гордилась им. Ян мог бы уйти в лес к партизанам, но он не сделал этого. Он пошел на лютые пытки и смерть, чтобы спасти Люсю, семью своей жены. Ведь если бы он ушел, гестаповцы непременно замучили бы Люсю и ее родных.
Ян Маленький был казнен на родине Ани. Аня сложила голову на родине Яна Маленького. Они смело дрались против общего врага и были достойны друг друга.
Продолжение...
В начало раздела "Партизанская республика"
